Дочь генерального секретаря - [47]

С хищной улыбкой Висенте осматривал свою западноевропейскую шляпу.

- А не получится, как в Африке? Как того, Алесандра... Чумба? Чомба?

Даже отчим крякнул:

- Эк тебя...

- А что? Я - мать.

Со шляпой в пальцах Висенте откуда-то издалека смотрел на дочь, которая очень спокойно спросила:

- Что вы имеете в виду?

- А то, что раньше во всех газетах: "Чомбе! Чомбе!" Сейчас открой хоть "Правду", хоть "Известия". Где Чомбе? Был, и нет? А эти что тогда - на шею Михаилу?

Достала.

Глаза сверкнули гневом, но, надев шляпу, пожилой испанец снова улыбнулся:

- Гарантий требует? Переведи. Русский сказал... Игры не будет, ничего не будет.

Не без кокетства мать взяла его под руку.

У выхода Александр поймал полу суконной шинели: "Ты мелом где-то..." Очищая, добавил, что в Большой театр простому смертному попасть непросто, тем более на Плисецкую.

- А-а, - разжал горло отчим. - За меня не беспокойся. Вернусь, сынок, литр водки выпью и буду жить, как не было.

Сжимая забытую матрешку, Инеc смотрела вслед. Она отвернулась, но он заметил, что на лице ее блеснули слезы.

На снегу догорал закат.

Не исключая возможности материнского подслушивания, оправдывал он их в постели шепотом:

- На взгляд извне - конечно. Но патология не просто. Реакция на то, что с ними делали. История за этим. Та самая, на юбилеи которой прилетает твой. Здоровая бы психика не вынесла.

Но Инеc била дрожь:

- Я их боюсь.

Перед отъездом мать вцепилась в лацканы:

- Задание?

Он открыл рот, который ему зажали:

- Ни слова! Храни. А мы будем считать: он выбрал интеллект. Но бедра узкие. Как будет рожать?

Висенте ждал ее в фойе "Октябрьской".

- Замерзла?

Расстегивая дубленку, она сдержала зубы и мотнула головой - то было нервное. По мраморным ступеням они поднялись в гардероб, где без присмотра, как при коммунизме, висели одежды посетителей гостиницы - сотрудников Международного отдела.

Он помог раздеться, сам повесил на свободный бронзовый крючок.

Предупредителен был, как с больной. Привел за отдаленный столик. В обмерзшее стекло стены смотрели заснеженные лапы ели. Снег валил во внутреннем дворике - нетронуто-глухом...

Ужинали без вина.

Он тоже заказал себе кофе.

- Что я могу сказать? Сама все понимаешь.

Она молчала.

- Возвращайся.

- А он?

Пепел Висенте никогда не стряхивал - раньше, во времена ее ранней юности и черного табака, он пачкал свои рукописи беспощадными "голуазами" без фильтра. Сейчас он узил зрачки на серебристом столбике, который даже при прочности американского пепла грозил уже сломиться.

- Откуда он, ты видела.

- А ты откуда был?

- Ну, я... Какая-никакая, а Европа.

- Россия тоже.

- Была, согласен. Задолго до его рождения.

- Ты же всегда нам говорил. Неважно, откуда человек, важно - куда.

- А куда?

Она молчала.

- Куда отсюда можно? - сказал он. - Разве что на Запад...

- А если?

- Антикоммунистов нам и без него хватает.

Удержав пепел до самого фильтра, Висенте не сронил его и по пути к пепельнице. При всей его почвенной мощи руки у него были изящные. Веки окрашены почти коричневым изнеможени-ем. На нее, на "черную овцу" семьи, взглянули умные глаза отца, который воспламенял по миру тысячи:

- Я понимаю народовольцев, которые ходили в народ. Но это ведь даже народом не назвать. Черт знает что... сброд одичавший?

- Благодаря кому?

Он развернул ладонь, предотвращая демагогию.

- Ты родилась во Франции, там твоя жизнь. Где разум, где культура. Подумай. Место в лицее еще свободно, кстати...

В фойе, в огромных кожаных креслах, они успели выкурить еще по сигарете. Созерцая снегопад. Во внутреннем дворике, таком удобном для расстрела.

К ним наклонились:

- Машина у подъезда. Дубленки на месте не оказалось. Ее парижской белой...

Цековские пальто и шубы висели, как ни в чем не бывало, а крюк, на который отец повесил свой подарок, был пуст. Дерево под ним отливало темным лаком. Перевесили? Но с обратной стороны не было тоже.

Они обошли весь гардероб.

- Не понимаю...

- Украли.

- Из закрытой гостиницы? Чужих здесь нет.

- Тогда свои?

- Не впадай в цинизм. Несчастную дубленку, когда здесь норки?

- Значит, снова Кафка.

- Подожди... - Взяв себя за левое плечо, отец потирал его большим пальцем.

Она спустилась. Снег за стеклом валил по-прежнему. Вот и расстреляли. И даже замело...

У конторки, спиной к дежурному, отец понизил голос в трубку, хотя говорил по-испански.

- Сейчас приедут. Иди ко мне.

В номере пахло, как в "красном поясе" Парижа - когда он работал. На столе страницы, продавленные крупным почерком, таким корявым, что глаза ей обожгло.

Вернувшись, он отнял:

- "Правда" заказала статью, я подумал, деньги тебе не помешают. Может быть, порву.

- Почему?

- Потому что ты права. Они.

- Как ты узнал?

- ЦК сказал мне. ЦК боится, что вырвать из когтей уже не сможет. Им для работы.

- Именно моя?

- Размер, говорят, редкий. Los bandidos!

Номер отозвался резонансом встроенных микрофонов, но он, кивнув ей в знак того, что на самом деле под самоконтролем и сердце бережет, продолжал кричать про уголовников с большой дороги, которые раздели дочь среди Москвы - и где? В международном штабе движения за гуманизм! Прогресс! Демократию! Свободу! Что на это скажут товарищи в Европе? Париже? Риме?