Дочь четырех отцов - [75]
Роман Кеменя заставил меня вспомнить о моем собственном романе. В это время я как раз подошел к дверям церкви. Эге, да ведь это, пожалуй, единственное прохладное место во всей деревне. Солнце уже перевалило за купол, там, внутри, по углам, в нишах алтаря, должно быть, царил приятный полумрак — как раз то, что мне нужно. Там, наверное, прекрасно работается: в тишине и прохладе, на трехсотлетней скамье, в окружении добрых старых святых.
Не откладывая в долгий ящик, я сходил домой за ключами от церкви. Я себя знаю: если уж мне вздумалось работать в храме, я непременно должен это сделать, потому что в любом другом месте не напишу ни строчки.
Я уселся на последнюю скамью, в ногах у какого-то лысого святого, с кроткой улыбкой взиравшего на меня с кирпичного постамента. Рекомендую всем моим коллегам: если вам изменит вдохновение, найдите статую улыбающегося святого, и обызвествленная вена наполнится свежей кровью. Перо мое неслось по бумаге как бы само собой — и неудивительно: стоило на пару минут оторваться от работы, как я ловил на себе улыбки всего Эдема. Сколько жизни в этих грубоватых, примитивных, намалеванных малярной кистью деревенских картинах-просто поразительно! Будь я министром культуры, непременно поместил бы кое-что в городские соборы, пусть бы новомодные ученые живописцы поучились естественности! Белый голубь из Святой Троицы на главном алтаре, казалось, вот-вот взлетит и закружится надо мною. Милостивый боженька улыбался мне с бесконечной добротой, словно всеобщий дедушка, готовый принять в объятия целый мир, бог-сын простирал ко мне израненные руки. Даже безголовый Рох, казалось, был вполне доволен своей новой головой, а святой король в пестром одеянии держался необычайно прямо и тем самым как будто подбадривал меня: «Распрямись, сынок, выше голову, грудь вперед, живот убрать, твои годы — самый расцвет для мужчины!» Кафедральный архангел расправлялся с дьяволом в полном соответствии с правилами атлетического клуба, а дьявол, в свою очередь, фамильярно подмигивал мне: «Наплюй на все, старый греховодник, все равно рано или поздно попадешь ко мне на лопату!»
Внезапно внимание мое привлек легкий шорох; я поднял голову: в дверях возникла Андялка в белоснежном платье с лилией в руке. Опустив голову, не глядя по сторонам, она прошла прямо к алтарю Девы Марии, опустилась перед богородицей на колени, возвела на нее глаза и сложила руки, не выпуская белой лилии — ну прямо оживший ангел Габриеле Данте Россети[140].
Она была так поглощена молитвой, что не слыхала, как я встал, подкрался к ней сзади и, перегнувшись через плечо, внезапно поцеловал ее в губы.
Святотатство? Не знаю. Пресвятая Дева улыбалась, как улыбаются не святотатству, а молитве, а божье око в золотом треугольнике над нашими головами засияло. Игра воображения? Агиография знает и не такие чудеса.
Все вокруг лучилось весельем, только Андялка ударилась в слезы. Правда, при этом она склонилась ко мне на плечо, обняла меня и проворковала, словно горлица:
— Значит, вы на меня не сердитесь?
Первый раз слышу, чтобы юная девица спрашивала у того, кто ее неожиданно поцеловал, не сердится ли он. Насколько мне известно, женщины вообще не задают таких вопросов. Возможно, потому, что неожиданных поцелуев не бывает: женщины всегда находятся в состоянии ожидания.
— Ежели вы простите мне мое пиратство, дорогая… — Я погладил ее по головке, но столь удачно начатому предложению суждено было навек остаться придаточным, так и не дождавшимся главного.
Кто-то кашлянул совсем рядом. Я оглянулся — Андялка соскользнула с моего плеча, как подрезанный вьюнок, — но в глазах у меня рябило, ведь счастье на несколько долгих мгновений сомкнуло мне веки. (Как странно, что счастье встречают с закрытыми глазами!) Я понял только, что это поп. Должно быть, священник из соседней деревни, что приходит сюда ежедневно служить мессу. Был он здесь и нынче утром, мы с ним еще побеседовали: он воздавал хвалу господу за то, что центнер пшенички идет нынче по семь тысяч монеток. Кой черт — прости господи — принес его обратно?
— День добрый, дети мои! Вы что же, так со мной и не поздороваетесь?
— Папочка священник! — воскликнула Андялка и тут же оказалась у него на шее, как за минуту перед тем — у меня.
Ну конечно, никакой это не чужой поп, а Фидель, немного похудевший и обросший и, что самое непривычное, немного более серьезный, чем всегда.
— Приветствую, что нового дома? — мне он протянул руку с прохладцей.
Не иначе как что-то видел. Не беда, примирится, во всяком случае, когда окажется в алом облачении перед алтарем, а мы — перед ним на коленях. Ибо я заранее оговорю, что венчание должно происходить перед алтарем Девы Марии.
— Что нового? Да ничего, дорогой хозяин, вот разве звонарь что-то на хвосте принес.
Я сказал так, потому что увидел, что звонарь, задыхаясь, несется к церкви с заступом на плече. Уж не появились ли здесь опять «камменисты»?
