Дочь четырех отцов - [70]

— А нотарусу чего сказать? — Шати торопился уяснить последний пункт соглашения.

— Нотариусу? Что ж, можешь сказать, что я пошел на почту.

С этими словами я повернулся спиной к юному Пинкертону, который тем временем исполнил первую часть нашего договора, слопав медвежий сахар. В дверях почты я оглянулся — он разыскивал опрометчиво выброшенные яблоки. Однако они успели попасть в поле деятельности шпиона-подручного, в результате Шати покинул свой пост удрученным, как всякий, оставшийся с носом конъюнктурщик.

Госпожа Полинг раскатывала на кухне тесто, будучи явно не в духе.

— У Андялки снова голова болит, — сообщила она сердито, — она еще не вставала, ей надо менять компрессы, едва успеваю холодную воду таскать. Это с молодыми девушками бывает, я и сама маялась, пока замуж не вышла, — добавила она, желая меня успокоить.

— Можно к ней зайти?

— Почему же нет, пожалуйста, господин председатель, может, забудется хоть немного.

Слова о том, что Андялке следует «забыться», меня не смутили. В деревне часто говорят «забыться» вместо «развлечься».

Однако девушка соглашалась забываться исключительно через дверь. Она очень просила меня не входить: она-де не причесана, не одета (это означало: одета недостаточно продуманно) и глаза у нее красные от бессонницы. Если же я хочу оказать ей услугу, то она просунет в дверь тазик, чтобы я принес свежей воды.

Целый день носил я свежую воду, а колодец на почте был очень глубок, и ревматизм мой слегка взбунтовался. Зато к вечеру Андялкина головная боль утихла настолько, что она смогла выслушать через полуоткрытую дверь главу о помощнике нотариуса. Она не сказала в ответ ни «хорошо», ни «плохо», я же не осмелился беспокоить ее вопросами. Прошло довольно много времени, наконец я робко спросил, не заснула ли она.

— Я не сплю, — отвечала бедняжка немного нервно. — У меня снова разболелась голова. Не могли бы вы закрыть дверь?

Я закрыл дверь. Матушка Полинг заснула в комнате на диване, голова ее свесилась вниз, я поправил подушечку, чтобы ей не приснилось плохого, и сел в клетушке за стол. Я думал поработать, но дело не шло, на бумаге одна за другой появлялись буквы «я». (Первый раз в жизни я придумал ребус; разгадка — единственная-я-единственная.)

Чтобы день не пропал даром, я решил попробовать разобраться со своими батраками и попросил письмоносца дядюшку Габора проводить меня к Марте Петуху.

Тезка встретил меня несравненно дружелюбнее, чем при первом моем визите, и даже предложил мне остаться в шляпе. (Гость выражает свое неизменное уважение к хозяевам тем, что, войдя в дом, снимает шляпу. Хозяин же в знак уважения предлагает гостю снова ее надеть.

Это не самое разумное правило хорошего тона на сорокаградусной жаре, да ничего не поделаешь. Если при королевских дворах пренебрегают этикетом, пусть уж хоть крестьянская демократия держит марку.)

О работе старик, однако, и слышать не хотел. Посудите сами, можно ли разбазаривать время за такую смехотворную плату при нынешней-то дороговизне. (К этому моменту поденная плата старого бездельника достигла двухсот пятидесяти крон, а сверх того он получал еще пятьдесят крон как «руководитель работ».)

Да и не по нему боле такая тяжелая работа — ямы засыпать. Вот он и раздумал — будет теперь виноград окапывать.

— Но ведь ямы-то надо засыпать, это-то вам ясно? Не могу же я потребовать, чтоб хозяева засыпали их за свой счет.

— На моей землице ужо засыпано.

— Ну а с другими как? Что, ежели какая-нибудь скотина в яму провалится и ноги переломает?

— Свалится, у кого имеется. У меня-то у самого ни лошади, ни коровы.

Мне не хотелось, чтобы тезка и дальше спорил против прописных истин, где-то я вычитал, что это — самое тяжелое из шести прегрешений против Святого Духа. (Впрочем, Марта Петух оказался бы в весьма избранном обществе, попади он в ту залу преисподней, где расквартированы те, кто этим грешили.) Заглянем-ка к куму Бибоку, авось поможет, его нравственные принципы улучшены чтением «Окош Наптар»[134].

Идти было недалеко, всего три дома, точнее, до третьего двора. Кум Бибок сидел, расставив ноги, за верстаком и строгал какую-то длинную палку. Сразу видно, что попа нету дома — весь приход разом позабыл катехизис.

— Как же так, Бибок? Вы что же, заповедей святой церкви не знаете? Седьмой день — господу богу. Правоверные христиане по воскресеньям не работают.

— Да и по будням, сударь мой, тоже, коли нужды нету. — Кум, смеясь, стряхнул с кошутовской бороды стружку. — Убить того мало, кто ее придумал, энту работу, а того, хто ее любит, зарезать ему на поминки. Ну а это не работа, а так, фунтифлушки.

Он с любовью окинул взором двухметровую «фунтифлушку», — вот так и я смотрю на рукопись своего романа: все художники одинаковы.

— Это что такое? Косовище?

— Скажете тоже, энто что ж за косарь нужон, для этакого-то косовища! — кум пришел в негодование. — Костлявый Сикфрид — и тот короток будет. А энто — громатвод.

— Что-о? Громоотвод? Из дерева?

— Ну. Старый-то сгнил, — он указал на крышу, в которую и правда был вколочен длинный деревянный кол. — Надобно, сударь, в Мерике-то на кажном доме такой стоит.