Дочь четырех отцов - [69]

Еще будучи лириком, я заметил: если вечером что-то удается, потом очень трудно заснуть от возбуждения. (Вот, в общем, и весь гонорар, который я получал за свою лирику.) В этом смысле разница между лириками и романистами, как выяснилось, не так уж велика. Я заснул на рассвете и с трудом продрал глаза около полудня. Только я собрался выйти, как явилась прислуга и сообщила, что заходил Марта Петух и наказывал передать мне: они, мол, боле курганника не копают.

Ну и ладно, это вполне соответствует моим намерениям. Пусть предки пеняют на себя за то, что не нашлись до сих пор, искать их дальше не имеет смысла. Я уже нашел то, что искал, а также то, чего не искал. Сочиненный мною роман двигался к концу, и роман моей жизни — тоже.

Но вот с моим тезкой Петухом мне все же придется перекинуться парой слов. Ведь нужно засыпать ямы, вырытые в кургане. Да, но как мне отыскать тезкин дом? — задумался я, стоя на пороге. Как он выглядит, я помню: покосившаяся развалюха, а во дворе — сорняки в человеческий рост — но как до него добраться, не знаю. В алфельдской деревне иногда труднее ориентироваться, чем в Париже. Можно было спросить у прохожих — день был воскресный, перед избами на скамейках сидели люди, — но я всегда стеснялся задавать вопросы. Будучи студентом и впервые собравшись домой на вакации, я целый день пробродил по Будапешту в поисках вокзала. Зато никто не мог поднять меня на смех из-за моих вопросов.

Выручил меня ягненок с колокольчиком. Он щипал травку перед церквью, напротив дома священника. Шати сидел на корточках рядом с ним. В данный момент он не был погружен в философские раздумья, иными словами, пальца не сосал. Он грыз большое кислое яблоко. Я решил, что оно кисло-сладкое, потому что время от времени у него сводило скулы от наслаждения.

— Эй, Шати, ты знаешь, где живет Марта Цила Петух?

— Как не знать.

— Можешь меня проводить?

— Не, не провожу, никак нельзя.

— Почему же нельзя?

— Потому как меня матушка тут посадила, чтоб я глядел, куда вы пойдете.

Ах, чтоб тебя! Шати в качестве сыщика! Уж не меня ли выслеживала Мари Малярша вечером у оврага!

Я открыл коробку конфет и сунул одну из них Шати в ручонку.

— Знаешь, что это такое, Шати?

— Как не знать. Медвежий сахар. — Шати выбросил яблоко и в два счета расправился с медвежьим сахаром. Было видно, что его мнение о медведях сильно изменилось к лучшему.

— Ну, а теперь проводишь, Шати?

— Никак нельзя, — Шати извлек из подола красивое красное яблоко, — дядя Андраш дал мне яблочко, чтоб я отседова ни ногой, пока не спознаю, куды вы идете.

Ну вот, здравствуйте, уж от Богомольца я этого никак не ожидал. Я не знал, сердиться мне или смеяться, и чтобы разобраться, решил пустить в дело еще один кусок медвежьего сахара.

— А господин доктор тебе случайно не наказывал следить, куда я пойду?

— А как же, — добил меня Шати. — Уж цельную неделю выслеживаю.

Нетрудно было догадаться, что очередное яблоко, извлеченное на свет божий из бездонного подола, мог преподнести юному шпиону только доктор. Старое сморщенное печеное яблоко, от таких яблок колики бывают, тут-то и можно будет увиваться вокруг Мари Малярши хоть целую неделю.

Я собрался уйти от Соколиного Глаза, а заодно и от его курчавого подручного шпиона, но глава шпионской конторы решил заработать еще кусок медвежьего сахара. Он вытащил из подола лимон, такие лимоны можно увидеть только на стойке деревенской корчмы.

— Тоже ничего, — хитро сказал он, пососав немного, — вроде как кисленькое вино, вот, лизните-ка!

От лимона и впрямь разило вином.

— Это еще откуда?

— Нотарус дал, он домой шел, да, видать, выпимши, все хотел церкву опрокинуть.

— Кто-кто?

— Говорю ж вам, господин нотарус, да не тот, что пузатый, а барчук. Все хотел к вам зайтить, да ручки дверной не нашел и говорит: сиди, мол, здесь да следи, куды он пойдет, ну и дал мне вот энту штуковину. Теперича я должен к нему сходить, сказать, куды вы пошли.

Вот тут я действительно удивился. Какого черта нужно от меня юному Бенкоци? Неужели хочет, чтобы я помирил его с госпожой Полинг? Что ж, если попросит, могу замолвить словечко. Но доктору я покажу!

— Послушай-ка, Шати! А матушка твоя знает, что дядюшка Андраш и доктор тоже дали тебе по яблоку?

— Вот ишшо. Никто друг про дружку не знает. А то не дали бы мне три яблочка разом.

Ничего не скажешь, сынок Беры Банкира не лишен коммерческой жилки, с ним можно говорить по-деловому.

— А я дам тебе сразу три медвежьих сахара. Сперва ты их съешь, не сходя с места, понятно? Потом скажешь своей матушке, что меня не видал, он, мол, не выходил из дому. — (Пусть порадуется, бедная женщина.) — Господину доктору скажешь, будто я пошел с твоей матушкой в ежевичник. — (Чтоб ты сдох, старый висельник!) — Дядюшке Андрашу скажешь, что… скажи ему то же самое, что доктору!

Мне было жаль Богомольца, но я хотел пустить их по одному следу. Пусть столкнутся нос к носу — компаньоны по производству киргизских ковров. Тут мне пришло в голову, что разумнее всего было бы зазвать Богомольца к Якобу в корчму на стаканчик винца и сказать ему: «Знаешь ли ты, старина, что муху проще приманить каплей меда, чем бочкой уксуса? Коли знаешь, отправляйся домой, возьми свою женушку за подбородок, взгляни ей в глаза, помирись с нею, а потом пошли ее к чепайскому святому ткачу, но не раньше, чем пошлешь ему откормленную свинью, и тогда благочестивый муж сделает твоей женушке такое внушение, что она разом перестанет мыкаться в поисках венца жизни; если же ты во что бы то ни стало хочешь искать подвоха, то, чем точить нож на меня, не сдавал бы лучше доктору собственный двор в аренду!» Но как говорится, слово — серебро, молчание — золото.