Дочь четырех отцов - [58]
Гораздо хуже было то, что взаимопонимание между пером, бумагой и чернилами снова нарушилось. Пять раз подряд приступал я к описанию жилища рыбака, и каждый раз застревал на одном и том же месте: «никто, кроме рыбака, не знает дороги в таинственном лабиринте камышовых островов и топей». Написав эту, фразу в шестой раз, я сообразил, что фраза-то, собственно, не моя: она перекочевала ко мне из «Венгерской рыбной ловли» Отто Германа. Моя же голова пуста, как яичная скорлупа. Ни одной мысли, ни единого образа или эпитета оттуда не извлечь. Ага, вот об этом-то древние и говорили: «invita Musa»[125]. Что ж, Музу я глубоко уважаю, но все же попробую доказать, что в современном мире писателю и без нее неплохо. Дело исключительно в том, что солнце шпарит слишком сильно. Я закрыл ставни — стало темно. Тогда я распахнул ставни и закрыл оконное стекло листом бумаги: светло, никакого палящего солнца, приятно глазу, приятно нервам. Все прекрасно, только сдвинуться с места не могу. Значит, причина в том, что здесь очень душно, а от жары пахнет мебельным клеем — конечно же, в этом вся беда, и как я раньше не догадался! Надо выйти на воздух!
Я отыскал в сарае маленький плохонький столик, некогда служивший карточным столом; надо надеяться, он не развалится со стыда, если отныне на нем будет создаваться роман? Я поставил его в саду под шелковицей; свежий ветерок шевелил листочки, у кормушки ворковали голуби — так приди же ко мне, рыбак, здесь, на лоне природы, я с тобой мигом разберусь!
Одно плохо: свежий ветерок шевелил листочки не только у меня над головой, но и под руками. Голуби, известные своей кротостью, сцепились друг с другом в ветвях шелковицы. Два самца (один — с утиным носом, вылитый доктор) наскакивали друг на друга совсем как люди, выпячивая грудь, топая ногами и обзываясь, а голубка все это время вертелась между ними, бросая ободряющий взгляд то одному, то другому — это было отвратительно! И все же главным виновником бед оказался Ньютон со своим законом земного тяготения. Что ему стоило сделать исключение хотя бы для тутовых ягод! Одна из них плюхнулась прямо в чернильницу, и на рукопись выплеснулось ровно столько чернил, сколько она вытеснила своим весом. Другая сочная ягода подтвердила правоту господина Ньютона, расплющившись на моей белой шелковой сорочке.
Нет, такого идиотского положения долее выносить невозможно: подумать только, несчастный писатель видит в каждой тутовой ягоде бомбу, которой метят в его опустошенный череп невидимые враги, между тем как мозги они похитили еще раньше. Нет такой славы, которая могла бы вознаградить художника за эти часы, и нет в природе никого, кроме художника, кто познал бы этот род мучений. Прочие божьи твари, как правило, считают себя умными людьми, большинство из них ни секунды не сомневается в этом в течение всей жизни. Лишь писателю дано днями и неделями мучиться мыслью о том, что в собрании дураков он заслуживает председательского кресла. Если в распоряжениях Всевышнего есть доля справедливости, то за эти страдания всякий художник должен прямиком отправляться в рай.
Какое-то время я слонялся по саду, пытаясь прийти в себя, потом, положившись на волю божию, развалился на траве за смородиновыми кустами у самого забора. В ту же минуту я увидел сквозь щелку в заборе пурпурные мальвы и вдруг меня осенило:
— А ведь дело-то в том, дружище, что ты уж два дня как не видал юную почтальоншу! Стыдись же, старый осел, и по утрам выливай себе за шиворот ушат холодной воды!
Я очень редко обращаюсь к себе во втором лице, так как, по моим наблюдениям, привычку писать дневники и разговаривать сами с собой имеют только люди романтического склада, да и те научились этим глупостям из романов. Когда же такое случается со мной, я, как правило, засыпаю, доказывая тем самым, что не считаю себя достаточно остроумным собеседником.
Вот и теперь я заснул и проснулся лишь оттого, что толстопятая принялась трясти меня за плечо.
— Что такое, Юли? — спросил я, продирая глаза.
— Вашего благородия госпожа искала.
— Что еще за госпожа?
— Госпожа Мари Малярша. Сказывала, чтоб вы к ним приходили, беспременно да по-быстрому.
— Зачем, не говорила?
— Ничего не сказывала, окромя того, что дитё захворало.
Вот бедняжка, наверняка опять ветрянка. Позову-ка я с собой доктора.
Однако дверь у доктора оказалась заперта, и дубасил я в нее напрасно. Между тем доктор был дома: оттуда доносилось бренчание пианино. Я постучал в окно, он явно услышал, потому что пианино вдруг замолчало. Сделав еще пару попыток, я отошел от окна. Видно, доктор не хочет быть дома. Миновав примерно пять домов, я услышал, что где-то скрипнула дверь. Я обернулся: к доктору входил какой-то старик с завязанным глазом. По-видимому, доктора не было дома только для меня. Какой же он все-таки дурак, этот доктор! Неужто он всерьез считает, что я стою между ним и Мари? Ничего не поделаешь, придется мне походатайствовать за него перед красавицей. Как раз сегодня будет кстати: муж в отъезде.
