Дочь часовых дел мастера - [40]

Где-то произошло изменение. Я знаю это, чувствую так, как раньше ощущала грядущую перемену погоды. Вот и это изменение кажется мне сдвигом в атмосфере.

Сдвигом, как-то связанным со мной.

Словно кто-то повернул выключатель, и хотя я не знаю, чего ждать, я чувствую, как оно приближается.

Глава 8

Лето 2017 года

Надев фату матери, Элоди сидела у себя в квартире, на подоконнике, и смотрела на реку, безмолвно несущую свои воды к морю. Был один из тех редких, безупречных дней, когда воздух вокруг полнится ароматами чистого белья и скошенной травы, светло искрится тысячами детских воспоминаний. Но Элоди думала не о детстве.

Она ждала, когда на Хай-стрит покажется Пиппа, но той все не было. После ее звонка прошел час, и Элоди не могла сосредоточиться ни на чем, кроме ожидания. Подруга отказалась сообщать подробности по телефону, просто сообщила, что дело важное, ей надо кое-что передать Элоди. Голос был взволнованный, с придыханием – совсем не похоже на Пиппу, – а когда она сказала, что вечером в субботу приедет в Барнс, Элоди и вовсе удивилась.

Хотя этот уик-энд с самого начала выдался странным. И вообще, все идет не так с тех пор, как Элоди открыла на работе старую архивную коробку и извлекла из нее альбом и снимок.

Женщина в белом. Утром Тип упорно стоял на своем: не знает он эту женщину, не видел ее никогда, а стоило Элоди немного поднажать, он и вовсе захлопнулся, как устрица. А потом чуть не вытолкал ее из студии, твердя, что засиделся он тут с ней, магазин уже открывать пора и что да-да, конечно, на свадьбе они увидятся. Но Элоди не могла ошибиться. Он явно видел эту женщину раньше. И самое главное, теперь было ясно, что между ними – женщиной на фото и домом из альбома – есть связь, ведь Тип узнал и дом на рисунке. Он сам жил в нем во время войны, в детстве.

Изгнанная Элоди направилась на Стрэнд и зашагала по нему на работу. Набрала на двери код выходного дня, вошла внутрь. В полуподвале было темно и холодно. Даже холоднее, чем обычно, но она не собиралась там задерживаться. Достав из коробки у себя под столом снимок, а из архива – альбом, она снова вышла на улицу. На этот раз никакого чувства вины она не испытывала. Просто знала, что фото и альбом принадлежат ей, хотя и не могла объяснить почему. Но именно для нее они были предназначены.

Она снова взяла фотографию – маленькая, та почти скрылась у нее в ладони – и встретила гордый, вызывающий взгляд. «Найди меня, – как будто говорил он. – Узнай, кто я». Элоди еще повертела рамку в руках, кончиком пальца ощупала паутинку царапин. Они оказались с двух сторон, и с лицевой, и с тыльной, словно кто-то специально нанес их тонким острым предметом вроде булавки.

Элоди поставила рамку на подоконник: так, по ее мнению, она могла стоять у Джеймса Стрэттона.

Стрэттон, Рэдклифф, женщина в белом… все они как-то связаны, но как?

Мать Элоди, Тип в эвакуации, друг, который рассказал ему историю дома на Темзе…

Взгляд Элоди снова устремился в окно, к «ее» повороту реки. Мелькнула мысль о том, сколько раз в подобных случаях она уже сидела вот так, глядя на реку. Что только не тонуло в этих глубоких, молчаливых водах: желания и надежды, рваные сапоги и серебряные монеты, воспоминания. Вот и сейчас одно из них словно вынырнуло из глубин памяти: она, маленькая, сидит на берегу реки, теплый ветерок ласково гладит кожу, рядом мама и папа, они пришли на пикник…

Кончиком пальца она провела по фестончатому краю молочно-белой фаты, такому шелковистому на ощупь. Вот так же, может быть, сделала и ее мать тридцать с небольшим лет назад, прежде чем войти в церковь, где ее ждал отец Элоди. А какая музыка играла, когда Лорен Адлер шла к алтарю? Элоди не знала; ей никогда не приходило в голову спросить.

Весь день она просматривала видео, перервавшись лишь раз, чтобы ответить на звонок Пиппы, и теперь в голове плыли обрывки виолончельных мелодий.

– Все будет так, словно она сама здесь, – говорила ей Пенелопа. – Это лучшая замена живой матери.

Но ее будущая свекровь ошиблась. Теперь Элоди это поняла.

Останься мать в живых, ей было бы под шестьдесят. Молодость, простодушие, девичья улыбка и задорный смех навсегда ушли бы. Волосы поседели бы, кожа увяла. Жизнь отметила бы ее своей печатью, причем не только тело, но и душу: остудила бы накал эмоций, бьющих на каждом ее видео через край, поубавила энтузиазма. За ее спиной люди по-прежнему шептали бы: «гениально», «необыкновенно», но, не понижая голоса, добавляли бы еще одно слово: «трагедия», еле слышное, но стократ усиливающее эффект всего остального.

Вот что имела в виду Пиппа, когда спросила, согласна ли сама Элоди с тем, чтобы на ее свадьбе показывали видео Лорен Адлер. Это была не злость и не ревность. Просто она заботилась о подруге и раньше ее поняла, что это будет выглядеть не так, словно мать здесь, рядом с Элоди, а так, словно к алтарю с виолончелью в руках идет сама Лорен Адлер, отбрасывая за собой густую длинную тень, в которой за ней робко следует дочь.

Домофон ожил, Элоди спрыгнула с окна и побежала открывать.

– Алло? – спросила она.

– Привет, это я.

Она нажала на кнопку, открывая дверь подъезда, и отперла замок на своей двери. Знакомые звуки субботнего дня вперемешку с ароматами жареной рыбы и картошки доносились снизу, пока она стояла на пороге и ждала Пиппу, которая взлетала по лестнице.