Дочь бутлегера - [38]

Несмотря на то, что Уайтхеды пытались отговорить Джеда от этого, он установил на могиле Дженни двустороннее надгробие. Полированный белый мрамор, высотой три фута. На одной стороне имя Дженни, даты жизни и смерти и сломанная лилия, означающая, что она погибла в самом расцвете сил. На другой стороне истекающее кровью сердце, дата рождения и черточка.

Возможно, Джед действительно полагал, что до конца жизни будет горевать о Дженни. Интересно, что чувствовала Дина Джин, каждый год после пасхального молебна наблюдая за тем, как Джед и Гейл кладут цветы на могилу Дженни, рядом с которой оставлено место для Джеда?

Словно прочтя мои мысли, Гейл вдруг спросила:

— Ты знаешь, что маму пришлось снова поместить в лечебницу?

Убрав ногу с педали газа, я внимательно посмотрела на Гейл. Все стекла в машине были опущены, и ветер трепал забранные в хвостик волосы. Коралловые губы сжимали вставленную в банку соломинку. Как и я, Гейл была в темных очках, поэтому я не смогла увидеть ее глаза.

— В чем дело?

— Все в том же. Она снова начала слишком много пить. Постоянно звонила по телефону и тут же начинала плакать, если трубку снимала не я. Если отвечал папа, она сразу же бросала трубку. Я старалась держать это от него в тайне, но… — Она беспомощно махнула рукой. — Так или иначе, позавчера Рейноры снова отвезли ее в лечебницу.

— Милая, что тебе пришлось перенести!

— В общем, ничего страшного. То есть мне невыносимо то, что делает с собой мама, и я хотела бы ей помочь. Я думала о том, чтобы навестить ее. Быть может, поговорить с врачами. Но дед говорит, что нужно немного подождать. Дать ей пару недель просохнуть.

— Возможно, он прав, — пробормотала я.

Мои волосы постоянно задувало на очки, и я высунула локоть в окно, чтобы смахивать их, управляя одной правой рукой. Если не считать встречающихся изредка тракторов, шоссе было пустынным.

Допив напиток, Гейл достала из сумочки пачку сигарет.

— Не возражаешь, если я закурю?

— Я выросла на табачной ферме, не забыла?

Часть моих доходов до сих пор составляет арендная плата за унаследованный от матери участок земли, сдаваемый под табачные плантации. И все же, каким бы лицемерным это ни казалось, мне было неприятно видеть, как Гейл с изяществом опытного знатока зажигает сигарету.

— Я просто не понимаю, как папа может относиться ко всему так спокойно, — произнесла Гейл, задумчиво выдыхая дым. — Он полностью вычеркнул маму из своей жизни, не хочет ее видеть, не хочет говорить о ней. Я знаю, что папа выплачивает ей алименты, но он ведет себя так, словно он никогда… словно они никогда… Я хочу сказать, словно она не была его женой! А наемной домработницей. И Рейноры не знают, как ей помочь. Они утверждают, что следят за ней как ястребы, но она все равно откуда-то достает выпивку…

И снова Гейл вовремя осеклась.

— Послушай, Гейл, — сказала я, — я буду очень рада, если ты перестанешь вести себя так, будто я никогда не слышала о самогоне, хорошо?

Потянув ремень безопасности, она развернулась лицом ко мне.

— Ты ничего не имеешь против того, чтобы говорить об этом?

Посигналив, я обогнала медленно ползущий грузовик, груженный стофунтовыми мешками удобрений.

— О чем об этом?

Я промолчала, и Гейл ласково прикоснулась к моему колену, затянутому в джинсы.

— Дебби, извини. Наверное, тебе пришлось пережить то же самое, что и мне. Забывшись, люди начинают говорить про убийства, выстрелы, а затем спохватываются, что для меня это не пустые слова.

Меня внезапно охватило странное любопытство.

— И что говорят о моем отце?

Ничего не ответив, Гейл принялась теребить сигарету.

— Говорят ли до сих пор, что он был самым крупным бутлегером в Северной Каролине? Ну же, я действительно хочу знать. Меня это нисколько не обидит.

— Правда?

— Правда.

— Я слышала, твой отец в свое время нанимал людей, которые работали на его подпольных винокуренных заводиках, разбросанных по всему округу, — осторожно начала она. — Я также слышала, что однажды о нем сняли телепрограмму, правда?

— Его действительно упоминали, — подтвердила я. — Эта передача была посвящена политике Юга.

Съемки этого документального фильма случайно совпали со снятием судимости с моего отца, и это обстоятельство использовали в качестве еще одного примера всесилия одного из наших сенаторов. Вероятно, мама позволила мне не ложиться спать и остаться смотреть телевизор со всей семьей, но мне тогда было всего восемь лет. И хотя я чувствовала напряжение родных, следивших за развитием сюжета, эпизод о папе, наверное, был полон предположений и недосказанностей, пролетевших мимо моих ушей, потому что, насколько мне запомнилось, я поцеловала отца на прощание и легла спать, счастливая сознанием того, что папу показали по телевизору.

О полутора годах в федеральной тюрьме в Атланте я узнала только на следующий день, когда утром в школьном автобусе меня встретили настороженными взглядами. Думаю, тогда я еще не до конца понимала, что такое контрабанда спиртным, — я лишь знала, что это что-то позорное и преступное, и вдруг наша семья оказалась втянута в это. Я до сих пор помню изумление, сменившееся жгучим стыдом, когда в женском туалете моя лучшая подруга отскочила от меня словно от прокаженной и вместе с другой девочкой начала скандировать: «Твой отец сидел в тю-урьме! Твой отец сидел в тю-урьме!»