Дочь - [2]

Книга Марии Белаховой под общим заголовком «Две повести» — горячая, душевная, современная.

Пусть она станет твоей книгой.

Сергей Баруздин

Мария Белахова Дочь

Глава I

Казалось, ничего страшного не случилось. Обычная маленькая ссора дочери с матерью. Дочь не убрала комнату, не вымыла посуду, а мать только что вернулась с работы, плохо себя чувствовала и раздраженно сказала:

— У тебя, Наташа, совсем нет совести! Бабушка больна, и вся тяжесть забот по дому легла на мои плечи. Я устала, не могу больше…

Наташа пожала плечиками:

— Я в этом не виновата. Ты сама взяла на себя такую тяжесть, как я. Я тебя об этом не просила.

По правде говоря, мать должна была рассердиться на грубость дочери. Но Ирина Андреевна сначала растерялась, а потом вдруг испугалась. Сердце заколотилось часто, сильно.

— Что ты сказала?! — задыхаясь, спросила она.

— Я сказала, что ты сама взяла на себя такую тяжесть, как я. Я тебя об этом не просила… Но уж если взяла, так не упрекай меня.

Бледная, готовая разрыдаться, Наташа, мельком взглянув на мать, ушла в кухню.

Да уж не послышалось ли матери? Неужели Наташа могла так сказать? Случайно вырвались у дочери эти слова или она вкладывала в них определенный смысл?..

Ирина Андреевна бессильно опустилась на стул около окна и, положив руки на подоконник, стала успокаивать себя. Напрасно она волнуется. Наташа сказала дерзость и теперь, наверно, раскаивается. Слышно, как она гремит тарелками, — значит, моет посуду. Сейчас придет, поцелует и скажет, как маленькая: «Я больше не буду!»

У Наташи переломный возраст. Всем родителям туговато приходится в эти годы. Ирина Андреевна, работая в старших классах школы, очень хорошо это знала. Но почему именно так сказала Наташа: «Ты сама взяла на себя такую тяжесть, как я. Но уж если взяла, так не упрекай меня»?

Нет, напрасно мать успокаивает себя. Случайно так не скажется. Девочка, вероятно, искала повода, чтобы сказать эту фразу. За ней, за этой фразой, кроется многое — сомнения Наташи, душевная боль, желание узнать правду из уст матери.

Узнать правду…

Кто-то совершил подлость. Чья-то болтливость, а может, умышленное желание нанести удар нарушили покой девушки, ранили ее сердце. Не сегодня и не вчера отравлена жизнь дочери.

За последнее время Наташа изменилась. Прежде была ласковой и доверчивой, а теперь стала замкнутой, молчаливой. Да и учится хуже. А ведь она в десятом, последнем классе и хочет держать конкурсный экзамен в педагогический институт!

Видно, пришло время рассказать Наташе всю правду. Жаль… Рановато, молода еще дочка, и трудно предвидеть, как примет она эту правду. Жалко дочь, жалко мужа. Ведь он так любит Наташу!

Но рассказать надо. Пусть дочь узнает истину от нее, от матери. Ирина Андреевна расскажет ей все, начиная с их первой встречи. С тех пор прошло почти четырнадцать лет, а память хранит эти события так хорошо, будто все происходило вчера.

Ирина Андреевна приехала в Ленинград в мае сорок четвертого года. Четыре месяца назад город вышел из блокады, которая терзала его девятьсот дней. Теперь Ленинград освобожден. Утихла канонада, и опустели бомбоубежища. Лишь изредка завывали сирены, извещая население о попытке врагов нанести еще один удар по измученному городу. По привычке люди направлялись к убежищам, где недавно проводили большую часть времени. Но скоро раздавался отбой. Наши истребители и зенитки перехватывали воздушных разбойников на пути.

После пережитой трагедии Ленинград стоял опустевший и израненный. Вперемежку с уцелевшими домами торчали остатки стен когда-то стройных зданий. Многие дома остались без крыш, без окон и дверей — пустыми коробками. Некоторые улицы были еще завалены камнем и щебенкой разрушенных зданий. Деревья торчали опаленные и искалеченные.

По улицам Ленинграда, когда-то шумным и веселым, теперь брели редкие прохожие. А дети и совсем не встречались. Непривычная тишина и безлюдье постоянно напоминали о тысячах ленинградцев, погибших в блокаде от бомб, снарядов и голода.

Но каждый день вокзалы Ленинграда волнами выплескивали сотни людей, возвращавшихся к себе домой. И день ото дня все больше оживал город. Распахнулись окна уцелевших домов, выпуская сырость и холод нетопленных комнат. Задымили трубы заводов, открывались один за другим магазины, столовые, кинотеатры. Улицы оживали, на них появились новые автобусы, трамваи и даже такси. Вместе с городом зажил веселой, шумной, многоголосой жизнью и особняк на канале Грибоедова. Возраст младших жителей этого особняка исчислялся месяцами. Старшими считались трехлетки. Но для всех этих малышей ленинградская весна сорок четвертого года стала первой весной. Даже те, кто жил на свете всего четвертый год, впервые наслаждались весенним солнцем, впервые видели ручейки, почки на деревьях, впервые строили домики из чистого желтого песочка. И, уж конечно, впервые они выходили парами за ворота и с удивлением смотрели на быстрые машины, на взрослых чужих, незнакомых людей.

Вся предыдущая жизнь, до этой радостной весны, проходила почти целиком в подвале этого дома, оборудованного под бомбоубежище.

Никто из малышей не помнил и не понимал того страшного кошмара, который они сами пережили, раньше чем попали в этот особняк. Только врачи и воспитатели знали, да и то не полностью, их трагедии. Одного нашли на улице голодного, полузамерзшего, другого — в обломках разрушенного дома, третьего взяли из постели, где лежала уже мертвая мать.