Дочь банкира - [7]

— Куда ты, Коленька? — всплеснула полными руками Ольга Вадимовна. — Грязный, небритый. Лучше прими ванну, побрейся и — в чистую постельку. Успеешь нагуляться.

Родимцев терпеть не мог запретов, даже со стороны матери. Поэтому нелегко пришлось ему в заключении, немало синяков оставили на теле палки вертухаев. Правда, за три года обмяк, притерпелся, но сейчас хмель кружил голову.

— Нет, пойду!

Ольга Вадимовна загородила дверь, раскинула руки. На глазах — не успевшие высохнуть слезы.

— Коленька, прошу тебя… Одумайся.

Пьяно посмеиваясь, парень легко поднял мать, переставил её к входу в комнату. Щелкнул замком и вышел на лестничную площадку.

— Учти, до твоего возвращения спать не лягу! — крикнула вслед Ольга Вадимовна.

Николай промолчал. Если знакомство с неизвестной телкой состоится удачно, домой он до утра не возвратится…

Тыркин ожидал друга на скамейке. Сидел, посасывая пиво из банки и c любопытством изучал оккупировавшие детскую площадку легковушки. Особое внимание — «опель-кадету» салатового цвета. Будто приценивался. Семка с детства обожал машины, начиная с неповоротливых грузовиков и кончая инвалидными колясками. Мечтал о том, как развалится на водительском сидении, небрежно положит левую руку на раму окна, правую — на баранку.

— Гляди, дружан, какая машинешка? — завистливо кивнул он на «кадета». — Имущество одной телки, хозяйки магазина. Везет же, а?

— Везет, — согласился Родимцев. — Хочешь увести?

— Я бы с удовольствием, да, честно сказать, малость побаиваюсь. Один мой знакомый увел вшивый «запорожец» и отхватил пять лет на ушах. Тут сноровка нужна, а у меня — ни сноровки, ни опыта…

Дом, в котором, по описанию Тыркина, жила натальина подружка, находился в получасе ходьбы. Всю дорогу Семка взахлеб говорил о легковушках, со знанием дела сравнивал «бээмвушку» с «мерсом», «вольву» с «ауди». Николай помалкивал. Он ещё не привык к свободе, шел, забросив руки за спину, все время оглядывался — не идет ли следом конвоир?

Наконец, пришли! Зря боялся Окурок — девушка все ещё прогуливалась с уродливой таксой по берегу пруда. В летнем пиджаке, сверхкороткой юбчонке, с распущенными по плечам каштановыми волосами, в меру накрашенная она была чудо, как хороша. Будто вышла не прогулять псину, а на свидание.

Правда, при скудном дворовом освещении мудренно увидеть детали, но Родимцеву привиделся и золотой крестик на белоснежной груди красавицы, и пухлые, слегка тронутые помадой, губки, и нарядный модный пинджачок, и почему-то голубые глазки.

Мигом отрезвевший парень подозрительно покосился на безмятежно стоящего рядом Окурка — уж не предупредил ли тот телку о предстоящем знакомстве?

— Не штормуй, дружан, все будет — о-кэй, — успокоительно прошептал тот. — Телка с норовом, не без этого, да ты её обратаешь — лихой наездник! — и — громко. — Симка, подруливай к нам, с другом познакомлю!

Девушка подождала пока такса не оприходует ещё одно дерево и подошла к парням. Двигалась она легко, слегка покачивая мальчишескими бедрами. Словно плыла по воздуху, не касаясь лакированными лодочками асфальта. Протянула руку Николаю. Не для пожатия — для старомодного поцелуя. Ручка невесомо утонула в его ладони.

— Сима… Мне о тебе Семка уже успел все рассказать по телефону, — значит, действительно, предупредил, недовольно подумал Родимцев, но ничего не сказал. — Ничего страшного, в наше время десятая часть мужиков проходит через решетку. Не стесняйся.

— А я и не стесняюсь! — самолюбиво возразил Николай. — Попал случайно, ни в чем не виновен.

— Было бы за что сидеть, — поддержал друга Тыркин. — Телка была — ни кожи, ни рожи… Ладно, ребятки, меня жинка дома ждет не дождется. Вы уж сами разбирайтесь: кто прав, кто виноват. Пошел я.

Девушка, не церемонясь, подала Семке руку. Дескать, я не возражаю, проваливай, нам без тебя лучше будет.

После того, как громоздкая фигура Тыркина растаяла в ночной аллее, Сима с таксой и следующий за ними, будто приклееный, Родимцев несколько раз обошли вокруг пруда. Девушка смешливо поглядывала на кавалера, тот мучился, не зная, о чем говорить. За три года отсидки отвык от общения с женщинами, как выразился бы Окурок, потерял навык.

— Так и будем помалкивать?… Что-то похолодало, — поежилась Сима. — Пора домой. Матушка, наверное, уже храпит во все завертки… Хочешь, угощу крепким чаем? — неожиданно предложила она.

Отвернулась и медленно, не ожидая ни согласия, ни отказа, пошла к дому. Видимо, уверена: парень не откажется.

— Хо…чу, — в два приема осилил короткое слово Родимцев. И глупо добавил. — А что, можно?

В ответ — легкое передергивание узкими плечиками. Дескать, если приглашаю — можно.

Когда вошли в квартиру и такса привычно улеглась на постеленный персональный коврик, Николай нерешительно затоптался возле двери. Мать приучила снимать в прихожей обувь, переобуваться в домашние тапочки. Здесь, во первых, могут быть свои законы и привычки, во вторых, тапочек не видно.

Сима достала из стенного шкафа шлепанцы, поставила их перед гостем.

— Спасибо, — прошептал Родимцев.

— Можешь говорить в полный голос. Мать спит крепко — ничего не услышит. А если и услышит — я здесь такая же хозяйка, как и она. У неё — своя комната, у меня — своя… Пойдем, покажу.