Дочь бакенщика - [42]

— У-у, собачья дочь!

Ильсеяр отлетела к стене.

— В шестнадцатую!

Через несколько минут Ильсеяр, пошатываясь, вошла в «шестнадцатую» и опустилась на пол у ног дедушки.

Без слов, с нескрываемой жалостью смотрели на нее заключенные. Тот, который был похож на отца Ильсеяр, намазал каким-то жиром ее вспухшую от плетки спину и, оторвав полосу от подола своей рубашки, перевязал ее.

Отдышавшись немного, Ильсеяр рассказала, как хотел обмануть ее начальник, какую строил ей ловушку. Все слушали ее, не издав ни звука

Вдруг дед Бикмуш тяжело застонал. Ильсеяр поднялась и обняла его за шею, обвязанную окровавленными тряпками.

— Дедушка, ты слышал меня?

— Да, родная, слышал, — прохрипел дед Бикмуш. — Спасибо тебе…

— Что ты, дедушка! — Ильсеяр утерла кулачками брызнувшие из глаз слезы. — Очень больно тебе?

Старик приподнял голову, мягко провел рукой по плечам внучки:

— Ты обо мне не беспокойся. Я свое прожил. Лишь бы тебя в самое время, когда светлая жизнь наступает, не погубили. Лишь бы тебя не погубили, внучка.

Глава 6 Так сказал матрос…

— Отпусти руку!

Заключенные все обернулись к двери. Два надзирателя тащили в камеру немолодого, но еще кряжистого человека в матросской робе. Перешагнув порог, арестованный рванулся опять.

— Отпусти, говорю!

— Замолчи, старый черт! — крикнул один из надзирателей.

— Это я старый черт?

Матрос с силой вырвал руку, повернулся и так ловко ударил надзирателя кулаком под ребро, что тот, весь скорчившись, вывалился в коридор. Видя, что и ему не миновать матросского тумака, второй надзиратель выскочил из камеры и прихлопнул двери. А матрос еще долго отводил душу, ругаясь и потрясая кулаками перед закрытой дверью. Потом вразвалку подошел к заключенным.

Ильсеяр, с восхищением следившая за матросом, вскочила ему навстречу:

— Садись, дядя!

Матрос с удивлением уставился на Ильсеяр.

— Постой, постой… ты почему здесь, а не в люльке? — спросил он.

— Это она с дедом, да и сама…

Когда заключенные рассказали новому своему товарищу о том, что перенесла Ильсеяр, матрос удивленно покачал головой:

— Вот оно что... Рано ты начала, барышня, рано. А дело доброе ты сделала, даже завидно становится. Ну давай будем знакомы: Егор Иванович Маврин. Наводчик в отставке.

Ильсеяр, ничего не понимая, во все глаза смотрела на него, а тот стал искать в карманах спички, чтобы закурить трубку.

Старик, который, сидя у окошка, чинил рубашку, поднял голову и спокойно спросил у матроса:

— Здоров ли, ровесник? Каким тебя ветром в эти края занесло?

— Да вот заносит, оказывается!.. Ого! Мустафа! Как дела, брат? Сколько лет, сколько зим! Здоровье-то как, ничего? И ты, я гляжу, всю жизнь с этими господами не можешь договориться…

— Никак общего языка не найдем.

— Да, это трудновато…

— Слышал я, что ты ушел из флота, брат Егор. Какими же делами здесь ворочал?

— Делами… Дела, видишь, сами меня своротили.

— Да-а…

— Глаза стали подводить, мишень не разгляжу. Целюсь вправо — попадаю влево, а влево стрельну — попадаю вправо. Вот самому и не пришлось… А двух своих мальцов я потихонечку к партизанам переправил. За это меня и…

— Глаза-то, может, и подводят, а руки у тебя правильные, — рассмеялся старик. — Надзирателю-то в самую точку попал.

— Что ж рука… Сейчас-то она не ошиблась, а вообще стала давать маху. Видать, не по нраву ей, что до шестидесяти добрался.

— Не удалось, стало быть, вырваться?

— На прогулку! — раздалось в коридоре.

Дверь камеры распахнулась. Сидевшие целый день в спертом, прокуренном воздухе заключенные кинулись к выходу. В камере остались Ильсеяр с дедом и Егор Иванович со своим старым приятелем Мустафой.

— Не удалось! Да ведь точно мыши летучие, по ночам шастают, проклятые. Еще ладно только меня взяли. Не то вдвоем с гостем сюда прикатили бы. К счастью, успел проводить его.

— Что за гость-то?

— Хороший мужик. И встретились мы с ним совсем необычно. Ты, ровесник, знаешь, человек я морской. На море родился, на море вырос. Суша для меня что? Пустяки! Мне водный простор нужен и чтобы волны, как львы, кидались. Ну тут у вас, известно, ни воды серьезной не увидишь, ни волн. А вот пару дней назад на Белой настоящая буря была, волны настоящие. Вот они, волны, и вынесли ко мне того хорошего человека…

— Ты, брат, о чем-то шибко загадочном собираешься рассказывать, — сказал Мустафа.

— Вот послушай, — продолжал матрос. — Получил я задание в этих местах с человеком связаться, лесником он работает. Шел, это значит, берегом Белой. Ночью было дело. Ветер, дождь. Волны точь-в-точь по моему вкусу. Вдруг слышу выстрелы. Стреляют с того берега. Постой, думаю, пуле пропуск не требуется, возьмет и влетит в тебя. Спрятался за камень. А стреляют все чаще да чаще. Пули стали вокруг меня посвистывать. Ни людей не видать, ни разговоров не слыхать. Кто стреляет, в кого — неизвестно. Постреляли, постреляли да перестали. Вылез я из-за камня. Стоп! Тут молния как сверкнет, как засветит, я и вижу — человек к берегу плывет. Барахтался, барахтался, но выплыл, а у самого голова перевязана…

— Дедушка, это же он о нашем папе рассказывает! — крикнула Ильсеяр, кинувшись к деду Бикмушу.

Дед Бикмуш, и сам взволнованный, приподнялся на нарах и пытался опустить ноги на пол. Ильсеяр расплакалась.