Дочь бакенщика - [27]
Ильсеяр вся сжалась от страха. Ее то мороз пробирал по коже, то ей становилось жарко. Чтобы не видеть нагана в руках выплывшего человека, чтобы не смотреть в страшное его лицо, Ильсеяр зажмурила глаза.
«Зачем я не побежала к людям? Вот сейчас он заметит меня и схватит…»
Однако человек не только не схватил, но и не увидел Ильсеяр, сделал несколько шагов и упал ничком на песок.
«Эх, не запирать бы мне Актуша… Да кто знал!..»
Ильсеяр робко разглядывала человека в щелку на пароме. Он дышал редко и глубоко, а наган лежал у вытянутой на мокром песке правой руки.
Сердце у Ильсеяр бешено заколотилось. Набравшись смелости, она выползла из-за парома, протянула трясущуюся руку к нагану и тут же испуганно отдернула назад. Еще раз протянула и еще раз отдернула. В этот миг человек шевельнулся, поднял голову. Ильсеяр попятилась и скрылась на свое прежнее место.
Человек приподнялся, облокотился на руки… Ильсеяр испуганно дернулась и опрокинула ведерко. Человек вздрогнул, поднял голову и, повернувшись к парому, застыл с широко раскрытыми глазами. Глаза были огромные, ужасные. Ильсеяр терпела, сколько могла, и, не выдержав, завизжала во всю мочь:
— Папа-а!.. Дедушка!.. Папа!..
На голос Ильсеяр отчаянным лаем откликнулся Актуш.
Ильсеяр вскочила и, позабыв о всякой осторожности, полетела по отмели к кострам. Отбежав порядочно от парома, она снова подняла истошный крик:
— Дяденьки, дяденьки!
Навстречу Ильсеяр из кустарников вышли два мужика с охапками хвороста.
— Что случилось, девочка?
— Я… там… Офицер с парохода выплыл, дяденьки…
— Это где?
— Вон там!.. Вон!..
Мужики бросили хворост, который собирали для костра, и побежали к парому. Завидев припустившегося от парома офицера, закричали:
— Стой!
— Стой, гад!
Офицер вряд ли был намерен сдаться. Он, вероятно, передохнул и бежал довольно быстро. Вон там, вверх по обрыву, разрослись кустарники. Он хотел скрыться в них. Однако доносившийся с той стороны угрожающий лай собаки заставил его повернуть влево. Крестьяне же намеревались перерезать беглецу дорогу.
Офицер понял это и, остановившись, круто повернулся к ним, прицелился из нагана и спустил курок. Но похоже, что в воде отсырел патрон, и револьвер дал осечку. Преследователи, сначала испугавшиеся направленного на них нагана, теперь осмелели, кинулись на офицера и скрутили ему руки.
— Пойдем-ка с нами!
— Куда?
Один из крестьян махнул отнятым у офицера наганом в сторону костра.
— Вон туда…
— Не пойду.
Тот замахнулся на него тяжелой рукояткой.
— Еще как пойдешь!
Пленный понял, что у него нет сил бороться и хлюпая водой, заполнившей сапоги, тяжело затопал вперед. Ильсеяр обошла его, оглядывая со всех сторон, и дернула за пояс крестьянина в длинном казакине.
— Дяденька… Это, наверное, самый главный офицер. У него крестов да медалей сколько на груди, — зашептала она.
Над Белой забрезжила заря. Свет зари в быстром своем наступлении рассеял серую мглу на реке. Восток окрасился в бледно-розовый цвет. Сейчас уже четко вырисовывались фигуры партизан, сновавших по пароходу. Ильсеяр нашла среди них Уметбаева. У него за плечами болталось несколько винтовок, за поясом торчали три или четыре револьвера. Он ловко пробрался между партизанами и поднялся на капитанский мостик. Взяв медный рупор, крикнул в толпу на берегу:
— Сейчас же переправьте сюда обе лодки! Эй!..
Двое крестьян бросились к лодкам и отчалили к пароходу.
Уметбаев подождал немного и приказал матросам:
— Команда, спустить шлюпку!
Видя медлительность матросов, Уметбаев повторил свой приказ таким грозным голосом, что не только матросы, а даже Ильсеяр вздрогнула.
«Ну и строгий этот джигит, — подумала Ильсеяр. — Пожалуй, он не станет учить щелкать по-соловьиному».
Стало еще светлее. Заслонявшие небо мрачные тучи будто устыдились сияющего утра, запрятались за горизонт. Небо прояснилось. Погасли последние звезды, мерцавшие в вышине. На востоке показался горящий краешек солнца, а потом оно, словно огненный диск, вынырнуло все и стало постепенно взбираться по небу. И чем выше, тем желтее, тем меньше оно становилось. Протянувшиеся чуть ли не до того берега тени партизан, копошившихся у костров, все укорачивались. Из зарослей камыша, шелестя крыльями, поднялась стайка диких гусей и взяла путь прямо к солнцу.
К берегу пристала шлюпка с последней партией взятых в плен белых. Крестьянин, схватившись за вилы, как бы готовясь вонзить их в дикого зверя, проговорил:
— Эти вроде поважнее… — и еще крепче сжал вилы. — Видишь, груди медалями увешаны.
— Пожалуй, — поддержал его другой. — У этих, брат, и пузо не из простых…
— На пузо не льщусь, дружки, вот усы — это да! Что до меня, я бы у него усы…
Позарившийся на офицерские усы мужик потрогал свои жиденькие усики.
