Добрый мэр - [57]

Вот и когда Тибо, запутавшийся в одеяле и изо всех сил вцепившийся в подушку, проснулся от собственного крика, воскресный перезвон, который послужил причиной сновидения, еще продолжал звучать над Дотом.

Тибо не ходил в церковь. Да, ему очень нравилось возглавлять ежегодную процессию членов Городского Совета, направляющуюся в собор, а в тяжелые моменты он, как и все добропорядочные жители Дота, которые учатся этому с детства, произносил имя Вальпурнии. У себя в кабинете он порой даже разговаривал с бородатой монашкой на городском гербе, как говорят со старым верным другом. Молитву он воспринимал как средство успокоиться и собраться с мыслями, но никогда не ждал, что будет услышан. Слова молитвы он произносил очень искренне. Они падали в его сердце, как снег в оттепель падает с крыши — но снег вскоре исчезает. Он превращается в туман или утекает в канализационную решетку, от него не остается и следа. Тибо знал, что молясь, он разговаривает сам с собой, а не со мной и, конечно, не с Богом, и понимал, что на самом деле это, разумеется, никакая не молитва, — а поскольку у себя на кухне с самим собой можно разговаривать с тем же успехом, что и в церкви, то какой смысл ходить в церковь?

Среди людей, направлявшихся тем утром в собор, были люди куда более дурные, чем Тибо, и, возможно, им это нужно было туда больше, чем ему. Тибо же в первую очередь нуждался в чашечке кофе, и у него было время ее выпить, ибо не нужно было торопиться в собор. Он побрел в ванную, а из ванной — на кухню. Все его тело ныло, словно он спал на матрасе, набитом камнями. Он все еще чувствовал себя усталым, разбитым и встревоженным после странного, неприятного, неприличного сна, который осел в его мозгу, как табачный дым оседает на шторах. Он застонал и потряс головой, но лучше не стало.

Чулки Агаты и ее белые бедра продолжали стоять у него пред глазами, и никуда не делось ощущение широкого стремительного раскачивания, как бывает, когда после поездки на пароме в ногах надолго остается ощущение морской качки. Но это ощущение было не в ногах.

Добравшись до кухни, Тибо бросил в кофейник четыре ложки кофе, поставил его на плиту и поспешил к входной двери за воскресной газетой. В ней не обнаружилось ничего интересного. Статья на первой странице — из разряда тех, которые публикуют едва ли не каждую неделю: туманные намеки на некую оплошность губернских властей, которая могла быть — а могла и не быть — следствием коррупции или, во всяком случае — возможно — далеко зашедшего кумовства. Еще была заметка об актрисе, сыгравшей роль второго плана в последнем фильме с Горацием Дюка — она поругалась со своим шофером и устроила громкий скандал; а рядом — фотография помидора странной формы, обнаруженного на огороде вблизи Умляута.

— Вот что такое для вас Умляут. Родина деформированных помидоров! — произнес Тибо вслух, швырнул газету на стол и занялся приготовлением тостов.

Остаток утра он провел, в целом, так, как и следовало бы ожидать от состоятельного холостяка, которому нечем заняться на досуге, а времени для этого самого досуга полным-полно. Он покончил с завтраком. Потом аккуратно разложил газету на квадратной зеленой жестянке с джемом, внимательно, страница за страницей, ее, газету, изучил, и пришел к выводу, что в ней нет ничего, достойного чтения. Он вымыл посуду и поставил ее в сушилку. Принял душ. Побрился. Вернулся в спальню и оделся. Когда дело дошло до пиджака от нового черного костюма, он поднес к носу его рукав — то ли для того, чтобы вдохнуть его запах, то ли чтобы убедиться, что на нем не осталось следов пота после гонки по ночным улицам.

Потом он надел плащ и обнаружил, что в кармане остался лежать коричневый сверток, перевязанный бечевкой — книга для Агаты. Он предполагал подарить ее в понедельник; если же взять книгу с собой сейчас, это будет означать, что он рассчитывал встретить Агату в час дня в парке имени Коперника, у эстрады — а это, разумеется, совершенно не так. Если Агата окажется в парке Коперника, это будет не более чем счастливым стечением обстоятельств, так что брать книгу бессмысленно. Глупо и бессмысленно и, к тому же, если взять книгу, то Агата, конечно, не придет.

Тибо вынул книгу из кармана и положил на полочку перед зеркалом. Хлопнула входная дверь, громыхнул медный письменный ящик, ботинки Тибо застучали по синим плиткам садовой дорожки. Тибо прошел под мокрой от ночного дождя березой, открыл несчастную покосившуюся калитку и вышел на улицу. Только пошел он на этот раз вниз по склону — в парк.

Полуденное солнце расплывчатым лимоном проглядывало из-за полупрозрачных облаков. С реки, прямо с востока, дул ветер, пролетевший бессчетные мили над степями и еще несколько миль над морем, но, несмотря на это, казалось, что в парк устремилась половина жителей Дота — лучшая половина, именно та, которую Тибо был горд представлять. Румяные представители этой половины, которой Тибо так завидовал, шли в парк, ведя за руку воспитанных, чистеньких детей в вязаных шапочках и начищенных ботиночках; завидев его, они улыбались, кивали и учтиво говорили: «Здравствуйте, господин мэр!»