Картинный вал вмиг слизнул насыпь и кусок бетонной дороги, накрыл сборное из щитов здание рабочей столовой — оно хрустнуло, как спичечный коробок под асфальтовым катком, — опрокинул брошенный водителем автомобильный кран и, словно набрав силу и став еще выше, повернул под углом и рванулся в сторону жилых вагончиков и карьера. На кого нападет и кого ударит в первую очередь эта сумасшедшая река?
— Вагончики! — на бегу крикнул Базанов.
— К черту! — заорал Богин. — Котлован!
И тогда Глеб увидел, как, повинуясь все той же неведомой организующей силе, цепочка фар совершила сложный маневр — бульдозеры перестроились и, встав почти вплотную друг к другу, уступом двинулись наперерез потоку. Пропустив голову семиметрового вала, стадо разъяренных железных кабанов, опустив ножи и гоня впереди себя холмики песка, ударило в поток сбоку и на какое-то мгновение пересекло его. Лишь на долю минуты вода остановилась, будто растерявшись от неожиданности. Но в это мгновение бульдозеры успели отступить и, изготовившись для нового удара и еще более сблизившись и сплотившись, несгибаемой железной фалангой снова поползли в воду.
Богин, оскользаясь, кинулся к бульдозерам. Базанов — за ним.
В кабине первого, самого левого, мелькнуло в луче прожектора лицо Лысого.
— Опять урка! — крикнул не то осуждающе, не то с восхищением Богин. — Здорово рычагами ворочает!
— Только рычагами? Мозгами! — крикнул Базанов.
И тут снова поток ударил по машинам. Вокруг каждого бульдозера закружились пенные водовороты. Вода перехлестывала через траки и моторы, пробивалась в кабины.
Слева подходила колонна самосвалов, груженных гравием, бутовым камнем, железобетонными плитами. Бульдозеры вновь отступили. Самосвалы разом задрали и опорожнили кузова. Бульдозеры подхватили их содержимое и, толкая перед собой, опять пошли уступом на штурм потока, стараясь столкнуть его в сторону.
Река слизнула с ножей и камень, и плиты моментально. И новый груз, выброшенный в воду машинами.
И еще тонны гравия и камня. И еще. И еще…
Но уже росла дамба, увеличивалась, расширялась, уплотнялась. Поток не слабел, но заметно отворачивал и, прочерчивая новое русло, мчался в степь значительно правее котлована обогатительной фабрики.
Богин уже освоился и окончательно сориентировался. Он руководил прибывающими автоколоннами, бульдозерами, людьми. И, как всегда, приказы отдавал четкие, умные, своевременные. И никто уже не был ему нужен. Появившийся при нем «для связи» Шемякин казался совершенно неутомимым и предельно исполнительным. Его вполне хватало начальнику стройки.
— Я к поселку! — крикнул ему Базанов.
Богин не ответил.
Утопая по щиколотку в густой и вязкой жиже, разнесенной окрест потоком, Глеб отправился к поселку, подсвечивая себе фонариком, проваливаясь в грязь по колена и с трудом вытаскивая ноги.
На крышах вагончиков, спасаясь от разбушевавшейся стихии, стояли и сидели перепуганные женщины и дети. Даже собаку и козу увидел наверху Глеб. И ни одного мужчины. Все мужчины работали, спасали стройку. Уже в первые минуты бедствия, не ожидая команды сверху, они организовались, взялись за лопаты, сели за рычаги бульдозеров, за баранки самосвалов.
Как мог, Базанов успокоил и ободрил женщин. Сказал, что главная беда прошла, посоветовал спуститься, поберечь детей от дождя и ветра. Пошутил даже по поводу козы, которая, как видно, сама вскочила с испугу на крышу, ибо силами даже трех женщин невозможно было, пожалуй, водрузить ее на такую высоту. Настороженность и напряжение спали.
Дождь лупил всю ночь. И всю ночь шла борьба за котлован и росла отводящая сель дамба…
Базанов распорядился зажечь несколько больших костров, чтобы люди могли обсушиться и обогреться. Прибыло подкрепление из Солнечного. Орсовцы привезли колбасу, хлеб, чай в термосах, водку, сгущенное молоко, селедку в больших банках и шоколад детям. Приехал доктор.
Бригадир строителей Яковлев, член парткома, прибывший из Солнечного, вытащил Лысого из кабины бульдозера — промокшего, со сведенными судорогой руками, скрюченного от холода. Его поднесли к костру, раздели и, не спуская на землю, стали согревать, держа за руки, за ноги почти над огнем. Кто-то принес ему сухое белье, другой — рубаху и телогрейку, третий — фланелевые лыжные штаны. Яковлев подал стакан водки. Лысой выпил ее, как воду. Яковлев налил бульдозеристу еще стакан. Лысого колотило: никак не мог согреться.
— Трите водкой, покрепче трите, — приказал доктор. — Потом на машину и к нам, в Солнечный, в санчасть.
— Скажите, дня два-три пусть подержат, — добавил Базанов.
— Водкой тереть-то, — с сомнением сказал щуплый парень. — Пятерым промокшим хватило бы.
— Такое добро хорошему человеку пожалел, — сокрушенно покачал головой Яковлев, похожий сейчас на мокрого, нахохлившегося воробья.
— Если б не он, ты с женой, считай, третьи пузыри уже пускал бы! — добавил кто-то из толпы строителей, сгрудившейся вокруг костра.
— Да что ты, Трофимыч! Что вы, братцы! — Парень закрутил головой, ища сочувствия. — К слову я сказал. Дерьмо водка! Разве жалко? Я его сам натру, мигом! Рука у меня твердая, — и он прытко стал разматывать шерстяной шарф, надетый под гимнастерку.
