Добрый царь Ашока - [32]

Далее. Так называемый Будда не придавал должного значения химсе, «ненасилию», – он ставил его в ряд с прочими добродетелями. Между тем, химса является основополагающим принципом освобождения от кармы, его несоблюдение делает бессмысленным выполнение других принципов. Химса означает не причинение вреда или оскорблений всему живому ни непосредственно, ни косвенно. Нельзя также произносить речей, способных обидеть кого-либо; нельзя и в помыслах своих обижать людей, пусть и враждебных тебе…

Вот чему учил Джайна, – его учение древнее и выше пустого и поверхностного учения Будды, а значит, распространяющие слова последнего – глупцы и невежды!».

– Что ты на это скажешь, визирь? – Кумари посмотрела на Мукеша.

– Я скажу, что зря нас, государственных мужей, обвиняют в жестокости. Наша жестокость – ничто по сравнению с жестокостью и непримиримостью тех, кто призывает к абсолютному добру, – ответил Мукеш.

– Ай да визирь! Ты ещё и мудрец, к тому же! – воскликнул Самади.

– Чем же закончился этот спор? – спросила Кумари гонца.

– Последователь Будды возражал последователю Джайны; они так горячо спорили, что вокруг них собралась толпа. Одни приняли сторону буддиста, другие – джайниста, и вскоре началась потасовка, – ответил гонец. – Не прошло и часа, как весь город был охвачен волнениями, потому что последователи нашей старой веры тоже пустили в ход кулаки. Народ раскололся и взбунтовался, люди обвиняли друг друга во всех смертных грехах: в корысти, стяжательстве, воровстве, в неуплате долгов и стремлении жить за чужой счёт. Кроме того, говорили о разбое, убийствах и насилиях, – причём, каждая сторона твердила о своей невиновности, а противников объявила просто-таки исчадьем ада. Бунт принял такие опасные размеры, что властям пришлось применить силу, – а винили во всём царя Ашоку, который довёл страну до эдакого безобразия.

– А помнишь, как ты славил его после победы над Ориссой? – ухмыльнулся Самади.

Гонец испугался.

– Ну я… Просто… Это же не мои слова, – смешался он.

– Не бойся, тебе здесь никто не обидит, – ободряюще проговорила Кумари. – Наоборот, ты будешь вознаграждён за усердие. Вот тебе лично от меня, – она сняла перстень с пальца и дала ему.

– О, великая царица! Какое счастье, что ты у нас есть! – вскричал гонец, упав к её ногам.

– Иди, я тебя больше не задерживаю, – сказала она.

– Кстати, тебе не обязательно держать язык за зубами, – прибавил Мукеш. – Будет неплохо, если как можно больше людей узнают про то, что ты нам здесь рассказал.

– Я понял, великий визирь, – хитро улыбнулся гонец, поднялся с пола и, кланяясь, вышел из зала…

– Вот и пришёл наш час, – сказала Кумари. – Что будем делать, визирь?

– Править, – коротко ответил Мукеш. – Ты, великая царица, и ты, великий царевич, находитесь здесь, в столице, а царь – неизвестно где. Между тем, обстановка в стране такая опасная, что решения надо принимать немедленно, – так, кому же, как не вам, принимать их? Я заготовлю указы, которые вам следует подписать в первую очередь: исполнение этих указов будет означать, что вы правите страной.

– Но что если царь не захочет смириться с этим? Если он вернётся, он может сделать с нами всё что захочет, и тогда… – с большим сомнением протянул Самади.

– Прояви твёрдость, действуй, как подобает мужчине и царю, – сказала Кумари. – Или ты хочешь вечно оставаться в тени?

– Нет, однако… – Самади не закончил и вытер вспотевший лоб.

По лицу Мукеша промелькнула презрительная гримаса.

– Царь не станет наказывать вас, – сказал он серьёзно и убедительно. – Я полагаю, – и у меня есть все основания считать так, – что Ашока оставит царствование.

– Почему? – одновременно спросили Кумари и Самади.

– В последнее время власть явно тяготит его: проникнувшись идеями Будды, он отстранился от мирских забот, – но для того чтобы вернуться к царствованию, для того чтобы править жёстко и решительно, ему надо будет отказаться от этих идей. Это возможно, но маловероятно, – царь слишком проникся ими. Это уже не прежний Ашока, властный правитель и суровый полководец, он превратился в отшельника, в монаха, в нём не осталось ничего царственного. Незачем бояться его, он не опасен.

– Хорошо, если ты не ошибаешься, – глухо проговорил Самади.

– За всю свою жизнь великий визирь ни разу не ошибался, – с улыбкой возразила Кумари. – Можешь не сомневаться, что он не ошибается и сегодня, в столь ответственный момент. Ты ведь всё тщательно взвесил, визирь, отмерил и перемерил?

– Зачем тебе был бы нужен иной визирь, великая царица? Меня ценят именно таким, каков я есть, – просто и откровенно сказал Мукеш.

– Мы высоко ценим твои заслуги и твои таланты, великий визирь, – ответила Кумари. – Ты ещё увидишь, как велика будет наша благодарность.

– Да, ещё увидишь, – пробурчал Самади.

– О, я не сомневаюсь в вашей щедрости и благородстве, – Мукеш приложил руку к сердцу. – Для меня счастье служить надёжной опорой вашей власти.

– Без которой рухнет всё здание? – лукаво прищурилась Кумари.

– Великая царица хорошо меня поняла, – ответил Мукеш.

– Мы всегда отлично понимали друг друга, – сказала Кумари.

* * *

Ашока сидел на плоском камне на вершине горы и смотрел вниз. Там простирались бескрайние леса, в которых кипела бурная, сложная и тяжёлая жизнь, но отсюда, с вершины всё казалось спокойным и гармоничным. Небо, горы и земля составляли часть великого неповторимого мира, несравнимо большего, чем земной мир с его мелкими страстями. Питимбар прав, думал Ашока, когда-нибудь люди увидят величие и красоту мироздания, и тогда страсти утихнут, пороки исчезнут, жизнь преобразится и засияет чистым светом. Нам не дано дожить до этого, – во всяком случае, не в нынешнем воплощении, – но это будет, а значит, нечего тревожиться, нечего бояться. Да, мы сделали всё что могли, и уйдём с достоинством; мы оставляем этот мир без горьких сожалений, с верой и надеждой в его светлое будущее.