Доброй смерти всем вам… - [58]

Стан кивает. Что мы можем учинить в его доме с тем самым навороченным железом, объяснять ему не требуется. И выяснять тоже.

— Далее. Если ты отважишься вручить себя Старшему, это означает, что ради исполнения своей базовой мечты готов на всё или очень многое. На утончённое издевательство. На хитрые попытки сломить, унизить, отговорить. На физическую боль, куда более страшную, чем ты испытывал когда-либо.

— Это в самом деле необходимо?

— Не знаю. Простой перебор возможных вариантов. Старший, знаешь ли, — существо непредсказуемое. Многого не говорит и сердечным конфидентам.

Он, сделав выразительную паузу, — снова:

— А третья заповедь имеется? Для ровного, так сказать, счёта.

В этот момент как раз схватилось зажигание, и слова Станислава наполовину потонули в грохоте мотора.

— Третья? Вот тебе третья. Ничего не пей и не ешь в доме смерти, если не намерен остаться там навсегда.

— То есть это возможность переиграть? Под самый конец.

Я не ответил, потому что авиетка ринулась вперёд, с рокотом отсчитывая колёсами рытвины в бетоне. Оторвалась от взлётной полосы и повисла в воздухе.

Во всяком случае, так казалось изнутри.

Роща Древних не имеет отношения к земной географии и не привязана в определённому месту. Собственно, до неё вовсе не обязательно добираться по суше или по воздуху: это отчасти поняла Рунфрид после случая с менеджером в парке. Я имею в виду — они все там были: сама Pуна, самоубийца во имя выгоды и дирги-дриады. Если я предпринял нечто громоздкое, то лишь ради того, чтобы отвести Станиславу глаза. На случай, если его понадобится отвозить в какое-нибудь другое убежище. Или если он вернётся из этого.

Я распутал ремни и выгрузил свой багаж, слегка расправив на нём складки. Полоса керамобетона проложена в непосредственной близости от резиденции, поэтому никто из диргов не берёт иного транспорта, кроме своих ног. (Хм, с речевыми англицизмами (или чем там ещё) надо бороться. Слишком много языков означает ни одного как следует).

— Держу слово. Как насчёт того, чтобы убраться восвояси? — спросил я парня, когда он утвердился на земле. Его вроде бы слегка подташнивало.

— Нет. Бесчестно обманывать такие большие ожидания, — ответил он, рассеянно повторяя название диккенсовского романа.

На первый взгляд гордыня и больше ничего. Только надежды у нас в самом деле немалые.

А ещё он с первого взгляда, ещё издали, был загипнотизирован парком. Как, между прочим, и все посетители до него.

Парк вокруг дворца Старшего впечатлял своей неожиданностью. За кованой изгородью литого чугуна — в два человеческих роста, но прорезанной открытыми арками. Полный ослепительных цветов и пышных трав в регулярном духе Ленотра — но в самих извивах и переливах живого ковра чудится необузданное. Фонтаны бьют ввысь белыми страусовыми перьями или прямыми клинками блистательной дамасской стали, простираются по земле широкой чашей голубого муранского стекла. Низкие кусты тёмно-лиловой сирени, пурпурно-ржавая шевелюра «парикового дерева» повторяют своими кронами этот изгиб. Миниатюрные готические замки для белых и чёрных лебедей возвышаются посреди идеально круглых водоёмов, в широкий гранитный парапет врезаны эбеновые сиденья.

А чуть отступя от яркого безумия возникают контуры гигантских криптомерий. Деревья смыкаются хмурой тучей, что стоит низко от земли, и у чешуйчатых ног умолкают все краски.

Там-то и находится Главный Дом: низкий, с пологой крышей, растекшийся наподобие речной дельты. Он умудряется не тяготить собой корни: в своё время его устроили на японский манер, сплошные рамы и щиты. Впрочем, волшебства это не объясняет, как и симбиоза живых японских кедров с тем, что сооружено из их мёртвых собратьев.

В саду и дворце обыкновенно суетится немеряное количество слуг и почек обоего пола. Они умеют становиться незаметными, хотя врождённый темперамент кое-кого никуда не денешь.

Оттого к нам, едва мы поднялись по широким ступеням и увидели, как неторопливо раздвигается в стороны двустворчатая дверь, тотчас подобрались невидимые ручки, ловко стянув с меня грубошёрстную накидку с капюшоном, с моего спутника — пиджак.

— Внутри тепло, — пояснил я самым утешительным тоном. — И ждут нас немедля.

Интерьер «дворца сёгунов» впечатлил Станислава не так, как экстерьер. И понятно, почему. Делегации и отдельные почётные гости принимались снаружи, если не подводила погода: тёплая и практически безотказная. А внутри старались жить с удобством и без особенных заморочек.

Оттого ненавязчивая роскошь бухарских ковров (красное, чёрное, белое) соседствовала с японской лаконичностью обливных напольных ваз и мебели из железного дерева.

Прекрасная оправа для хозяина.

— Как его называть? — спросил кстати мой юнец.

— Можешь «Ваше Постоянство», можешь — просто «Гранмесье».

— Нет, я об имени. Хотя бы о вашей родовой кличке.

— Родовое не имею права называть, а насчёт клички, как ты выразился… Вернее, почётного имени…

Я набрал в грудь воздуху и произнёс с натугой:

— Ръгънлейв.

С двумя редуцированными гласными и взрывным «г». Одна гласная склонна к выпадению.

Точная наука фонология.

Как раз в этот момент перед нами раздвинулась самая последняя дверь, обтянутая не жёрдочками и не бумагой, а гладким шёлком цвета мамонтовой кости. И мы оказались лицом к лицу со Властным, который стоял у самого входа, ожидая нас.