Добролюбов - [37]

На первых же страницах Добролюбов со всей резкостью, на которую только был способен, обрушился на представителей этой схоластической «науки», оторванной от жизни и чуждой массе читателей. Он жестоко высмеял критику, которая забыла о своих прямых задачах, перестала влиять, на судьбу литературы и погрузилась в тесный мир библиографических подробностей, интересных разве лишь немногим специалистам. «…В каком доме бывал известный писатель, с кем он встречался, какой табак курил, какие носил сапоги…, на котором году написал первое стихотворение, — вот важнейшие задачи современной критики, вот любимые предметы ее исследований, споров, соображений…» — с иронией писал Добролюбов.

Высмеивая «библиографическое» направление в критике, то есть, по сути дела, выступая против ложноакадемической дворянско-буржуазной науки, он заявлял: «позвольте же мне более уважать критика, которой дает нам верную, полную, всестороннюю оценку писателя или произведения, который произносит новое слово в науке или искусстве, который распространяет в обществе светлый взгляд, истинные благородные убеждения… И долго будет в обществе отзываться звучный, ясный голос этого критика, долго будет чувствовать народ благотворное влияние его убеждений, его горячей, смелой, задушевной проповеди».

В сущности, Добролюбов рисовал здесь образ Белинского, говорил о его благородной деятельности. Это была программа и самого Добролюбова, давно намеченная им для себя.

За внешней академичностью и сухостью добролюбовского исследования мы ощущаем революционную устремленность критика; его оценки явлений далекого прошлого насыщены политическим темпераментом бойца-шестидесятника. Замечательна та последовательность, с которой он дает отпор крохоборческой «библиографической» критике, тот сарказм, с которым он рисует литературную деятельность Екатерины II, возглавлявшей «Собеседник». Портрет императрицы, кокетничающей своим знакомством с вольнодумцами Западной Европы и в то же время панически боящейся проникновения этой гибельной «заразы» в Россию; нарисован Добролюбовым яркими сатирическими красками.

Тонко маскируя смелые мысли, искусно обходя цензуру, Добролюбов в своей статье раскрывает перед читателем дворянско-помещичий характер литературы екатерининского времени; показывает беззубость тогдашней сатиры, бесплодность ее обличений, не выходящих за пределы дозволенного императрицей. Самые предметы обличения — французское воспитание, плохие стихотворцы, женское легкомыслие— говорят о том, что действительные и главные пороки крепостнического общества не пользовались вниманием сатириков. Да и можно ли искать у них настоящих обличений, спрашивает критик, если на страницах «Собеседника» «нет почти ни одного произведения, в котором бы как-нибудь, кстати или некстати — все равно, — не выразились чувства благоговения к государыне», причем именно «сатирики особенно отличались этим, и даже чем острее, чем резче была сатира, тем с большим чувством говорилось в ней о благодеяниях» изливаемых на народ императрицей».

* * *

Статья о «Собеседнике», по словам И. И. Панаева, поразила читателей «своим здравым взглядом и едкой иронией. Статья эта наделала шум. Она была прочтена всеми. «Какая умная и ловкая статья!» — восклицали люди, никогда не обращавшие никакого внимания на литературу… «Скажите, кто писал эту статью?» — слышались беспрестанные вопросы…»

Первое выступление Добролюбова немедленно вызвало отклики в лагере, враждебном «Современнику»: в ближайшем (октябрьском) номере журнала «Отечественные записки» появилась громадная статья А. Галахова, известного составителя популярных хрестоматий по литературе и педагогике, который поставил своей целью доказать «односторонность или неверность выводов» г. Лайбова, относящихся к «Былям и небылицам» Екатерины II. «Отечественные записки», руководимые буржуазным дельцом А. А. Краевским, таким образом решили дать бой «Современнику», лицемерно спрятавшись за такой вопрос, который трудно было обсуждать в печати: речь шла о значении общественно-литературной деятельности императрицы.

Добролюбов отнюдь не склонен был преувеличивать ее заслуг, — наоборот, в своей статье он всячески старался показать ничтожество литературных опытов Екатерины и связать беспомощность тогдашних сатириков, печатавшихся в «Собеседнике», с тем непосредственным влиянием, которое она оказывала на это издание. Характеризуя отношение императрицы к Фонвизину, Добролюбов рассказал о тех злобных и грубых окриках, которыми она ответила автору смелых и честных «вопросов», резко осудив его «свободоязычие». Вслед за этим критик писал: «Вообще нужно сказать, что Фонвизин не умел вполне понять великой Екатерины и, конечно, вследствие этого, он не пользовался расположением при дворе…» А затем Добролюбов говорит о Фонвизине следующее: «Это был, конечно, один из умнейших и благороднейших представителей истинного, здравого направления мыслей в России;…но его горячие, бескорыстные стремления были слишком непрактичны…» Проницательный читатель, умевший читать между строк, конечно, лучше либеральных историков расшифровывал подлинный смысл этого сопоставления «горячих стремлений» Фонвизина с отсутствием расположения к нему при дворе. Отлично разобралась в этом вопросе и редакция «Отечественных записок», решившая «заступиться» за Екатерину, то есть сделать провокационный выпад против «Современника», поставив его перед невозможностью отвечать своим оппонентам.