Добролюбов - [33]

Вопрос о бескорыстном труде во имя великой цели — будущего родины — был для него «великим вопросом». О каком труде говорит здесь Добролюбов? Та же страничка из дневника убеждает нас в том, что речь идет о революционном труде, то есть о необходимости готовить насильственное свержение существующего режима. Добролюбов прямо говорит здесь о себе: «…что касается до меня, я как будто нарочно призван судьбой к великому делу переворота!..» И, оглянувшись на прошедшие годы, он в немногих словах рассказывает в дневнике всю историю своей духовной жизни:

«Сын священника, воспитанный в строгих правилах христианской веры и нравственности, — родившийся в центре Руси, проведший первые годы жизни в ближайшем соприкосновении с простым и средним классом общества… собственным рассудком, при всех этих обстоятельствах, дошедший до убеждения в несправедливости некоторых начал, которые внушены были мне с первых лет детства; понявший ничтожность и пустоту того кружка, в котором так любили и ласкали меня, — наконец, вырвавшийся из него на свет божий и смело взглянувший на оставленный мною мир, увидевший все, что в нем было возмутительного, ложного и пошлого, — я чувствую теперь, что более, нежели кто-нибудь, имею силы и возможности взяться за свое дело…»

Так на страницах своего дневника редактор «Слухов», автор революционных стихов, обличавших режим рабства и угнетения, доказывал самому себе, что он вполне готов к великому делу переворота.

* * *

Добролюбов прекратил работу над своей рукописной газетой, но по-прежнему внимательно присматривался к тому, что происходило в окружавшем его мире. И настолько велик был его интерес к жизни русского общества, что он продолжал с прежним усердием собирать факты и материалы, правдиво отражающие «мнение народное». Присущая ему потребность фиксировать на бумаге свои мысли и наблюдения не уменьшилась, а, наоборот, возросла еще больше. В течение всего января 1856 года, день за днем, он записывал в дневнике все, что приходилось ему услышать интересного, рассказывал о встречах с людьми, разговорах с товарищами. Этот дневник явился естественным продолжением «Слухов» — и по манере изложения и по отбору материала.

Наряду с некоторыми незначительными анекдотами (попадавшимися и в «Слухах») мы находим здесь рассказы об административном произволе, о чудовищных преступлениях должностных лиц и придворных; литературные новости, почерпнутые из журналов; язвительные эпиграммы на директора института Давыдова и сообщения о его низких поступках; слухи о военных действиях, записи солдатских песен, певшихся в Крыму (между прочим, автор дневника поместил здесь и песню «Как четвертого числа», написанную в Севастополе молодым офицером Львом Толстым; в этой песне высмеивались действия военного начальства). По-прежнему доставалось от Добролюбова Николаю I, — о его деспотизме и диких выходках он собрал множество новых сведений и анекдотов. По-прежнему критиковал он порядки в области просвещения, рассказывал о безобразиях в Харьковском университете, о профессорах-взяточниках, о невежестве и грубости начальствующих лиц, вроде попечителя Петербургского учебного округа Мусина-Пушкина, которому случалось с палкой в руках гоняться по Невскому за гимназистом, не снявшим перед ним фуражки.

Записывая все эти сведения, и факты в своем дневнике, Добролюбов как бы продолжал традиции «Слухов».

В некоторых записях нетрудно, заметить настороженно-внимательное отношение автора к известиям о мнимо-либеральной политике Александра II. В первые месяцы его царствования в обществе распространялись легенды о гуманности нового монарха. Многие надеялись, что после жестокого владычества тупого солдафона Николая I для России наступит пора всеобщего благоденствия, Даже Герцен, поддавшись. либеральным иллюзиям, обращался с письмами к Александру II, призывая его стать добрым, и разумным правителем. Это был неверный, ложный шаг.

Некоторые факты дают повод предположить, что и Добролюбов в какой-то мере поддался общему настроению. Это записи в дневнике, где приведены, идиллические примеры монаршего великодушия: то царь помиловал студента, позволившего себе острить, по поводу его нововведений, то царь пощадил человека, занимавшегося агитацией против правительства, и т. д. Подобные рассказы ходили тогда в публике, причем вполне возможно, что само правительство поощряло их распространение. В том, что Добролюбов упоминал обо всем этом в дневнике, нет ничего удивительного. Важно другое: как он к этому относился?

В дневниковой записи, сделанной 3 января 1856 года, есть строки, достаточно выразительно говорящие об отношении Добролюбова к Александру II. Рассказав об освобождении по царскому приказу «государственного преступника» Мордвинова, Добролюбов замечает:

«Не знаю, что и думать о таком образе действий. Это всех поражает в высшей степени. И так привык русский народ к казням и ссылкам, что теперь почти никто не хочет верить бескорыстию и искренности Александрова великодушия. Одни говорят, что все эти рассказы вздор, пуф, сети, расставляемые тайною полициею для новичков, которые, поверив им, начнут болтать теперь все, что у них есть на уме. Другие делают ужасное, сверхъестественное предположение. Теперь, говорят они, не будут заключать и ссылать вольнодумцев, но… их будут уничтожать».