Добро пожаловать в обезьянник - [6]

Но её провели по зелёному цементу, где когда-то была трава, по жёлтому цементу, где когда-то был пляж, и оттуда на голубой цемент, где когда-то был залив.

Там, утонув в голубом цементе по ватерлинию, застыли двадцать шесть яхт, принадлежавших когда-то разным Кеннеди. Нэнси подвели к самой древней из яхт «Марлин», в далеком прошлом собственности Джозефа П. Кеннеди[10].

Светало. Только через час из-за высотных домов за музеем Кеннеди первый луч солнца пробьётся в этот закрытый мирок под огромной геодезической вышкой.

Нэнси провели по трапу на борт «Марлин» и дальше по палубе — к передней каюте. Женщины жестами показали, что ей нужно уже одной спуститься вниз на пять ступенек.

На секунду Нэнси замерла. Застыли и женщины. Еще две неподвижные фигуры стояли на мостике — это были уже настоящие статуи. У руля возвышалась статуя Фрэнка Виртанена, когда-то капитана «Марлин», а рядом с ней — статуя его сына и помощника Чарли. Сквозь прозрачное ветровое стекло они пристально вглядывались в цементную голубизну, не обращая ни малейшего внимания на бедную Нэнси.

Нэнси — босая, в тонкой белой ночной рубашке — отважно спустилась в переднюю кабину, полную горящих свечей и хвойного аромата. За её спиной захлопнули и заперли дверцу.

Взволнованная до предела Нэнси, очутившись в старинной обстановке этой каюты, не сразу заметила Билли-поэта среди сплошного красного дерева и хрусталя. Наконец она увидела его в дальнем углу, спиной к двери, ведущей на открытую площадку. На нем была шелковая пурпурная пижама-косоворотка, окантованная красным. На обтянутой шелком груди Билли извивался золотой дракон. Он извергал огонь.

Однако очки на лице Билли придавали ему вид вовсе не агрессивный. Он держал в руках книгу.

Нэнси, остановившись на нижней ступеньке лестницы, крепко схватилась за перила и стиснула зубы. Она прикинула, что потребуется десять мужчин ростом с Билли, чтобы справиться с ней.

Между ними был большой стол. Нэнси ожидала, что главным предметом в каюте будет кровать, — возможно, в форме лебедя. Но «Марлин» была предназначена для дневных прогулок. Каюта эта была не что иное, как сераль[11]. И чувственного в ней было столько, сколько в столовой дома среднего класса в Экране, штат Огайо, году этак в 1910-м.

На столе горела свеча, стояли ведерко со льдом и квартовая бутылка шампанского. Шампанское было настолько противозаконным, насколько противозаконен был героин.

Билли снял очки, посмотрел на нее застенчивым, смущенным взглядом и сказал: «Добро пожаловать».

— Я сюда пожаловала не по своей воле.

Билли не спорил.

— Вы очень красивы.

— И что я сейчас должна сказать, — что вы потрясли меня своей красотой? Что я испытываю непреодолимое желание броситься в Ваши мужские объятия?

— Этим Вы могли бы осчастливить меня, — если бы захотели, — сказал он покорно.

— А как насчет моего счастья?

Этот вопрос озадачил его.

— Нэнси, так в этом-то все и дело!

— Что если мое представление о счастье не совпадает с Вашим?

— А каково по-вашему мое представление о счастье?

— Я не собираюсь кидаться в Ваши объятия, не собираюсь пить эту отраву, и по собственной воле я не сдвинусь с места, — сказала Нэнси. — Думаю, поэтому Ваше представление о счастье в действительности будет выглядеть так: восемь человек держат меня на этом столе, а вы, отважно прижимая к моей голове заряженный пистолет, делаете, что задумали. Это будет именно так, поэтому зовите своих друзей, и покончим с этим!

Так он и сделал.

* * *

Он не причинил ей боли. Он дефлорировал ее с медицинской опытностью, показавшейся ей отвратительной. Когда всё было кончено, он не казался довольным, не казался гордым. Напротив, он был подавлен. Он сказал Нэнси: «Поверьте мне, если бы был какой-нибудь другой способ…» Ответом на это было её каменное лицо, молчание и слезы унижения.

Его помощники отделили от стены складную кровать. Она висела на цепях и была немногим шире книжной полки. Нэнси позволила положить себя туда, и её вновь оставили наедине с Билли-поэтом. Она лежала там — большая, крупная, как контрабас, — и от жалости к себе ощущала себя очень маленькой. Ее укрыли колючим одеялом — явно из военных запасов. Она сама натянула одеяло на голову, закрыла лицо.

По доходившим до неё звукам Нэнси могла судить о том, что делает Билли, а делал он совсем немного. Он сидел за столом и то вдруг вздыхал, то шмыгал носом, то время от времени переворачивал страницу книги. Вот он закурил сигарету, и ее несносная вонь заползала под одеяло. Билли затянулся, потом закашлялся и кашлял долго-долго.

Когда его кашель утих, Нэнси с отвращением сказала через одеяло: «Вы так сильны, так уверены в себе, так пышете здоровьем. Наверно, это так чудесно — быть настоящим мужчиной».

На это он только вздохнул.

— Я не совсем типичная «негодница», — сказала она. — Мне это очень не понравилось — всё было ужасно.

Билли шмыгнул носом, перевернул страницу.

— Полагаю, всем остальным женщинам это очень нравилось, они, наверно, были вне себя от счастья.

— Ерунда.

Она сбросила одеяло с лица.

— Что значит, ерунда?

— Они все были, как Вы.

Услышав это, Нэнси села на своей постели и уставилась на него.