Добро Пожаловать В Ад - [32]

Глава одиннадцатая

Зазвонивший в восемь утра телефон разбудил Якушева. Толком еще не продрав глаза, он дотянулся до трубки и, зевая, сказал тихо, чтобы не разбудить спавшую Вику:

— Да… слушаю…

— Виктор, это вы? — он узнал по бархатному, грудному голосу Марину Павлову, секретаря филиала и ответил:

— Слушаю, Марина.

— Шеф ждет. У него снова возникли какие-то грандиозные планы…

— А претворить в жизнь их должен непременно я?

— Вы догадливы! — засмеялась секретарша.

— Буду через полчаса.

Проклиная редакционное начальство, поднявшее его ни свет, ни заря, и марочное красное вино, выпитое накануне вечером, от которого трещала голова, Якушев одевался.

Вика, щурясь от яркого лучика, пробивавшегося между плотных штор, приподнялась на локте:

— Ты куда?

— Дела, — ответил Якушев, затягивая ремень.

* * *

… До девяносто третьего года он жил в провинции, и в Москву переехал, когда двоюродная бабка в завещании квартиры упомянула его имя. Так, неожиданно для себя, он стал обладателем однокомнатной хрущевки в спальном районе столицы.

Переезд многое значил для него, причем не столько в личном, сколько в профессиональном плане…

Лет с шестнадцати, получив в подарок от матери шикарную по тем временам камеру ФЭД, он увлекся фотографией. Занятия в кружке в Городском дворце пионеров, хотя он давно уже перешагнул пионерский возраст, настолько втянули, что теперь свободного времени хронически не хватало.

Сначала у Якушева ничего не клеилось, что вызывало болезненную реакцию старого преподавателя, и когда он уже подумывал об уходе из студии (вращался семнадцатилетний лоб среди подростков), как вдруг в нем проснулась творческая жилка. Купив штатив, он зимними вечерами, когда на город опускались сумерки, бродил по улицам с фотоаппаратом…

Отечественная техника на удивление стойко вынесла сибирскую стужу. А седой мастер, рассматривая пачку свежеотпечатанных фотографий от восторга прищелкивал языком.

— Ты же в курсе, что идет конкурс среди фотокружков? Первое место — твое! — с уверенностью заявил он воспитаннику, не отрываясь от запечатленного в ореоле вечерних огней здания Приборостроительного завода, где на табло горела надпись:

«Температура воздуха — 35 градусов».

Якушев радовался, уже предвкушал победу, считая дело свершившимся. Еще бы, старик-фотограф не просто входил в жюри, но и был его председателем…

Но, когда состоялась долгожданная церемония и он, затаив дыхание, ждал, когда в числе призеров назовут его фамилию — ударил гром! — среди отмеченных его не назвали. Ни на первом, ни на втором, ни на третьем месте… Это был настоящий шок! Удар! Потрясение!..

И хотя мастер внушал ему, что его снимки профессиональны, и вся загвоздка в его далеко не пионерском возрасте, отчего жюри предпочло более юных и перспективных, глотая от обиды слезы, он уходил с твердым намерением никогда больше не брать в руки фотоаппарат.

Зря зарекался… Фотография лишь вывела его на новую стартовую прямую — он заболел кино.

И опять пошли съемки, проявочные бачки с реактивами, нетерпеливое дрожание над сохнувшей пленкой…

Как-то, насмелившись, Якушев отнес несколько минутных этюдов на местную телестудию. И был по настоящему счастлив, когда спустя неделю его кинозарисовки прошли заставкой прогноза погоды.

Скопив денег, со временем он приобрел видеокамеру. Но теперь, работая на профессиональном уровне, он не только получал внутреннее удовлетворение — камера кормила его.

Наставшие рыночные времена расплодили волков, а где волки — там грызня, разборки, кровь. Превратившись в криминального репортера, не связанного по рукам мнением начальства или недовольством правоохранительных органов, он сам находил свои сюжеты и своих героев. Репортажи его отличались остротой и жесткостью, готовясь к очередной «операции», он уже редко обходился одной видеокамерой. В арсенале его были и запрещенные законом способы добычи информации…

Разгромные статьи с шокирующими порой фотографиями время от времени появлялись в областных газетах. По городу ползли слухи о пронырливом журналисте Якушеве, который знает все и обо всех, и потому опасен, как заграничный папарации. Редакторы СМИ, включая телестудию, разросшуюся за годы до солидной телекомпании, звали его в штат. На предложения Якушев отвечал вежливым отказом: свобода дороже денег.

Перебравшись в Москву, он и там занялся прежним промыслом, благо спрос на криминальную продукцию не ослабевал. Но столичная братва оказывалась круче, и несколько раз заставала Якушева в «засадах». Его крепко били, засвечивали пленку, топтали кассеты…

А осенью приключился путч, и Якушев сломя голову полез в пекло.

Его опять лупцевали. И защитники Белого дома, считая президентским лазутчиком, и те, кто готовился к штурму Парламента — приняв за мятежника. У Останкино он в кровь разбил лицо, успев залечь на асфальт за мгновение до ожесточенной стрельбы.

А спустя трое суток в редакциях крупнейших изданий появлялся юркий худощавый мужчина со следами побоев на лице и предлагал фото, от беглого просмотра которых мурашки бежали по коже: защитник демократии добивал из автомата раненого мятежника (следующий выстрел предназначался Якушеву, неосмотрительно вылезшему с камерой из своего укрытия). Или же штурмовики, застывшие в строю перед атакой, вскинувшие перед командиром руки в нацистском приветствии…