Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен! - [3]

* * *

В пустой столовой было гулко, как в бане. Дынин сидел за столом, покрытым немыслимо чистой клеенкой. Перед ним стояли алюминиевая кастрюля и круглый никелированный поднос с пирамидой перевернутых сверкающих стаканов. Дынин зачерпывал половником в кастрюле, ловко, не капая на клеенку, наливал себе компот и с удовольствием пил.

— Хочешь компоту? — предложил Дынин, когда Валя подошла к столу.

— Нет, спасибо, — сказала Валя. — Товарищ Дынин, чем больше я думаю об Иночкине, тем несправедливее мне кажется ваше решение.

— А ты меньше думай.

— Нет, серьезно. Ну что он такого ужасного сделал?

— Ты какой год в лагере работаешь?

— Ну, первый.

— Так, — сказал Дынин и налил себе еще полстакана. — Компоту хочешь?

— Нет!

— Ты чего добиваешься?.. — Дынин сделал из пальцев решетку и лукаво взглянул через нее на Валю. — Этого?

— Загубили парню лето, — сказала Валя и, поглядев Дынину прямо в глаза, попросила: — Товарищ Дынин, верните Иночкина. Я за него отвечаю. Ну, честное комсомольское слово, ничего не случится.

— Ты об одном Иночкине хлопочешь, а у меня таких Иночкиных — двести шестьдесят три… А за тебя саму отвечать надо. Ну, хватит, хватит. Компоту хочешь?

Валя помотала головой.

* * *

Машина набрала скорость, и бидоны, недовольные непривычным соседством, принялись ворочаться, шевелиться, брюзгливо дребезжать, вытесняя непрошеного гостя.

Костя попытался было вступить с ними в борьбу, заерзал, расставил локти. Но бидоны так навалились на него железными боками, так злобно лязгали откинутыми крышками и так больно тюкали его по темени лужеными ручками, что Иночкин решил не связываться.

— Черт с вами, — сказал он и сполз на пол, где беззлобно покряхтывала пустая корзина для овощей.

* * *

Костя поднялся по лестнице и остановился перед дверью. Запел звонок. Дверь отворилась. Увидев Костю, бабушка схватилась за сердце:

— Ты меня в гроб вгонишь! Тебя из лагеря выгнали, да?

Костя кивнул. Бабушка упала и тотчас умерла.

Хоронили бабушку ее друзья-пенсионеры. Их было числом более девятисот. Под звуки оркестра гроб, несли на руках празднично одетые старики и старухи. На Костю все смотрели с глубокой укоризной, и ему было невыносимо тяжело идти в толпе пенсионеров. Речь над могилой держал бородатый дед — чемпион Советского Союза по старости. Он сказал:

— Этот мальчик по имени Костя убил свою бабушку. Семьдесят восемь лет никто не мог вогнать ее в гроб, а он смог.

И все более девятисот пенсионеров невыразимо печальными глазами посмотрели на Костю и заплакали. И Костя заплакал.

— Ну чего сопли-то распустил? Прежде надо было думать, — сказал завхоз. — Вот билет, садись и жди. Скоро электричка подойдет. А мне с тобой канителиться некогда.

— Нет, ехать в город, ехать на убийство — невозможно!

* * *

Поздно ночью, усталый вернулся Костя в лагерь.

Он остановился у калитки и содрогнулся. Это не его приглашало добро пожаловать красное полотнище. Это ему, постороннему, вход запрещали черные буквы на железке. Ох, до чего ж паршиво быть посторонним!..

Костя горько вздохнул и на цыпочках вошел на территорию лагеря.

Темнота была жуткая. Бесшумно летали летучие мыши, в разрывах облаков мерцали звезды.

Хруп, хруп, хруп — хрустел под ногами гравий. Ветер гнал по черному небу рваные облака. Тени скользили по ярко белевшим гипсовым статуям пионеров. Казалось, что статуи враждебно поворачиваются вслед Косте Иночкину.

И Иночкину представилось, что барабанщик забил тревожную дробь, что горнист прогудел сигнал, что голуби мрачно урчат ему вслед и хищно щерятся, а пионер-альпинист замахнулся веревкой и поднятой ногой норовит садануть Косте по шее.

Костя шарахнулся.

Хруп, хруп, хруп — гремел под ногами гравий, трещали барабаны, выли горны, рычали голуби… Что-то черное надвигалось на Костю. Ближе, ближе, ближе! Что это? Да это же трибуна застлала от него весь мир.

Костя заелозил ладошками по шершавым доскам. Вертушок.

Дверца.

Черное подтрибунье.

Костя юркнул туда, захлопнул дверь, и вертушок сам собой повернулся.

Тэн-н!.. Киу-у! — запела спущенная стрела. — Пэк!

Но Костя уже был в безопасности.

Надпись на экране:

Так Костя Иночкин перешел на нелегальное положение.

* * *

Вдруг Косте на лоб что-то капнуло. Он открыл глаза. Он был, как зебра, весь переполосован желтыми линиями — солнце сквозь щели. А тут как полило! И не то что дождь или там душ, а как водопад, как из ведра.

Лили действительно из ведра. Это Неля Полешко мыла трибуну. Собственно, мыть было поручено двоим: ей и Стабовому Диме. Но Стабовой сидел на балюстраде, напевал что-то и шлепал в такт по перилам скрученной в жгут тряпкой.

— Нельк, а Нельк, ты чарльстон танцевать можешь?

Нелька презрительно выпятила нижнюю губу.

— У нас все девочки могут.

— Научи меня. А я тебя тоже чему-нибудь научу. Телепатии научить?

— Чему?

— Мысли читать на расстоянии. Или наоборот — внушать.

— А ты умеешь?

— Спрашиваешь! Хочешь, внушу?

— Ему внуши! — сказала Нелька, кивнув на пробегавшего мимо лагерного пса Космоса. — Космос! Космос! На-на-на!..

— Запросто, — сказал Димка.

Космос, виляя хвостом, подбежал к трибуне.

— Ну, что ему внушить?

— Чего-нибудь, — пожала плечами Нелька.