— Так я и дам им конфеты! — воскликнула она. — Разве они господские дети, чтобы сладости есть. Нет уж, если вельможная пани так милостива, то я на эти деньги справлю Вицку башмаки, а Марыльке и Каське куплю платочки…
Наконец, они простились. По пути к дому Янова раз двадцать останавливалась на улице с двадцатью повстречавшимися ей знакомыми, восхваляя ангельскую доброту и милосердие пани Эвелины. А Эвелина после ухода Яновой в грустной, но вместе с тем приятной задумчивости опустилась на диван, подперев голову белой рукой. О чем она думала? Вероятно, о том, что господь бог в безграничной доброте своей озарил сумрачный и холодный путь ее жизни теплым и светлым лучом солнца… Таким лучом должна была стать отныне прелестная сиротка, которую она вчера случайно нашла, а сегодня удочерила… О, как она будет любить это дитя! Все говорит об этом — и учащенное дыхание, и внезапно нахлынувшая волна жизни и молодости, которая вдруг захлестнула всю ее целиком и возвысила душу. Раньше ее окружала такая пустота и скука. Она была так одинока. Могильный холод пронизывал ее. Если бы так продолжалось, она скоро состарилась бы, опустилась, впала в апатию или черную меланхолию. Но провидение еще раз доказало, что не оставляет ее своим попечением и что даже в минуту самого глубокого горя не следует терять веры. Ах, скорей бы Чернися помыла и приодела этого ангелочка!..
Тут размышления Эвелины были прерваны: две косматые лапки запутались в кружевах ее платья и острыми коготками коснулись руки. Эвелина вздрогнула и раздраженно оттолкнула назойливую собачонку, карабкавшуюся к ней на колени. Пинчер принял ее гнев за веселую шутку. Видимо, слишком долго был он любимцем пани и не так-то легко мог поверить, что теперь отвергнут. Радостно взвизгнув, он снова вцепился косматыми лапками в кружева и царапнул атласную руку своей хозяйки. На этот раз она вскочила с дивана и позвонила.
— Панну Черницкую! — сказала она вошедшему лакею.
Черницкая, с засученными до локтей рукавами, вбежала запыхавшись, на ее смуглых щеках появился румянец.
— Чернися, милая, прошу тебя, убери Эльфа, и пусть он останется у тебя в гардеробной: рвет тут у меня кружево, надоедает…
Когда кастелянша нагнулась, чтобы взять собачку, по ее тонким губам скользнула странная улыбка — не то насмешливая, не то печальная. Эльф заворчал, попятился и хотел было укрыться на коленях своей хозяйки от протянувшихся к нему костлявых рук. Но Эвелина оттолкнула его, а костлявые руки схватили песика с такой силой, что он жалобно заскулил. Черницкая скользнула испытующим взглядом по лицу своей госпожи.
— Какой несносный стал Эльф!.. — прошептала она неуверенно.
— Несносный! — повторила за ней Эвелина и с гримасой отвращения добавила: — Право, не понимаю, как я могла любить такую надоедливую собачонку…
— О, когда-то он был совсем другой!
— Не правда ли, Чернися, совсем другой! Когда-то он был прелестный!.. А теперь…
— А теперь надоел…
— Ужасно надоел!.. Возьми его в гардеробную, и пусть он больше никогда не показывается в моих комнатах…
Черницкая была уже в дверях, когда услышала снова:
— Чернися!
Со смиренной поспешностью и подобострастной улыбкой она обернулась.
— Как там наша малютка?
— Все будет так, как вы приказали. Ванна уже приготовлена. Паулинка выкупает Хельку…
— Барышню! — досадливо оборвала ее Эвелина.
— Барышню… Я крою платьице из голубого кашемира, который там, в комоде…
— Знаю, знаю…
— Казимира побежала в обувной магазин, Янка я послала купить белье… А сама тем временем хоть сметаю платьице… только попрошу у вас кружев, лент и денег на все остальное.
В шкафах и комодах, которыми были заставлены комнаты в роскошном особняке Эвелины, было полным-полно кружев, лент, тюля, газа, кашемира, атласа. Черницкая довольно долго отпирала и запирала шкафы и ящики, ни на минуту не выпуская из руки кредитный билет крупного достоинства. Потом в гардеробной стоял необычайный шум — Черницкая яростно торговалась с поставщиками. Потом изрядная часть вещей, извлеченных из шкафов и комодов, равно как и денег после размена кредитного билета, исчезла в бездонном сундуке, составлявшем личную собственность кастелянши. Наконец, с прояснившимся лицом, явно довольная той выгодой, которую ей доставило появление в доме сиротки, Черницкая торопливо принялась сметывать и закалывать булавками скроенное на скорую руку платьице. Портные, сапожники и швеи должны были приступить к работе над туалетом паненки — только на следующий день. А тем временем девочка, уже выкупанная и причесанная, но все еще в своей грубой рубашонке и босая, сидела на полу в комнате Черницкой и, нежно лаская Эльфа, казалось, забыла обо всем на свете.
Обо всем на свете забыла и Эвелина, погруженная в глубокое раздумье. Теперь уже никто не мешал ей. В просторной гостиной, роскошно убранной, украшенной зеркалами и картинами и обитой узорчатой шелковой тканью пунцового цвета, царила глубокая тишина. Слегка раздвинутые портьеры позволяли видеть целую анфиладу больших и малых комнат, также погруженных в тишину и полумрак. Косые лучи заходящего летнего солнца, пробиваясь сквозь опущенные жалюзи, скользили по стенам, коврам и по золоченым рамам картин. Из сада доносилось благоухание распустившихся роз и пение птиц, а в глубине дома, в столовой, тихо позвякивала расставляемая к ужину посуда.
