До поворота (Кровавый Крым) - [60]

— Мила.

— М-мм?

— Скажи хоть что-нибудь!

— Я спать хочу.

— Скажи!!

— Отстань, — сбоку зашебуршилось, устраиваясь поудобнее, темное нечто.

— Может, обратно пойдем?

— Зачем?

— Так, может, все погасло уже?

— Ну и что? Ты знаешь, что мы прошли как минимум три развилки?

Чтобы разрушить эту гнетущую тишину и восстановить ощущение реальности, Слава со всего размаху двинул кулаком по камню. Боль, пронзившая руку, заставила вскочить — перед глазами запрыгали искры. Ударившись головой о нависающий свод, Слава опустился обратно…

— Звезды… — мечтательно протянула Мила, внутри славиных ноздрей теребил пряной кошачьей сладостью слабый запах ее пушистых волос.

— Да, действительно. Галлюцинация, наверное…

Ощущая полынное дуновение свежего воздуха из обрамленного черным провалом квадрата с блестящими хитрыми точками, Слава прислушался — недалеко спокойные голоса, смех…

— Тихо.

Встав на четвереньки, Мила поползла к выходу.

— Вы-ле-заем…

На всякий случай Слава поелозил вращающимся вокруг своей оси камнем. В щели набилось немного песка, поэтому тот ходил с трудом. Слава протиснулся вслед за девочкой.

Они стояли в башне. Шаг вперед, и под ногами аппетитно захрустели стеклянные черепки. Сколько же звезд на небе! Конца-краю не видно, только черный бархат стен, драпирующий голое пространство под искрящимся куполом.

— Вот, — чей-то теплый живой голос лижет душу.

— …Вот и пришла та бабка, вся простоволосая, патлы слиплись, и молчит все время. Только смотрит мать, стала ее дочь бледнеть, заболела и говорит матери, что, мол, бабка у нее кровь по ночам пьет… Стала та ночью смотреть и видит: подходит старуха к дочке, наклоняеться, а вся такая прозрачная… Утром глядит — девочка мертвая, а старуха изчезла. Потом дочь приходить стала, мать пустила ее… Теперь там только развалины, а по ночам свет светит.

Все посмотрели в сторону горы, куда показывал рассказчик. Действительно, или показалось, мелькает маленький белесый огонек…

— Вот так все и было.

У костра повисла неловкая тишина. Глядя перед собой, на красновато-желтые язычки веселого пламени, напряженно замерли молодые лица.

— А тут призраки ходят, — встрепенулся один паренек, — по стенам, на полнолуние. И в башне шум.

Еще один авторитетно кивнул.

— А по-моему, это все враки, — поежилась долговязая девушка в плотном махеровом свитере, — массовые психозы. Вот мы в пионерском лагере вызывали-вызывали, все пищат, а ничего и не было. Лишь бы попищать!

Она презрительно повела плечиком, подняла глаза от костра вверх и всмотрелась в темноту. И в этой темноте вдруг повис ее тонкий, пронзительныйй взвизг. Зажмурив глаза, прикрыв голову ладошками, девушка ткнулась за широкую спину товарища.

— Э… Ребята, вы кто? — полные губы товарища вздрагивали.

— Генуэзцы, — глупо улыбаясь, ответил Слава.

— Туристы, — еле вышептала, чуть заикаясь, Мила и быстро оглянулась через левое плечо.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Алушта. Слово какое приятное, как яблоко и абрикос одновременно. Все-таки Судак отдает вяленой или копченой рыбой, с мелкими колючими костями, застревающими поперек гортани. В самом сочетании звуков это есть. Зато А-луш-та — мягкий шелест ласково.

— Ты что-то сказала?

— Я? Нет.

Не город, а сплошной дом отдыха, растянувшийся приземистымы корпусами вдоль моря, словно грязный голубь в луже растопырил свои крылья. Идешь и идешь, а конца-краю этим крыльям не видать, только сухой бетон под ногами. Ровные квадратики строений, проволочные квадратики-ячейки забора, опять и опять.

— Эй, вы куда идете! Здесь нельзя. Только по путевкам!

Небритый дядька в замусоленном белом халате на голое тело и в пыльной коричневой кепке стоял посреди выложенной бетоном дорожки. Его маленькие глазки подозрительно бегали, а рот улыбался — одной половинкой.

— Нам пройти только.

— Увижу еще раз на территории…

— Да ладно вам.

— На камни, что ли?

Короткий кивок в ответ, и люди снова идут дальше. Все странные, смурные, кто-то улыбается, кто-то тащит высокие суровые рюкзаки с болтающимися канами и притороченным топориком, больше похожим на индейский томагавк. Из-под широкой налобной повязки льется по спутанным сальным волосам пот.

Справа кабак какой-то, у входа мотоциклы стоят с белыми шлемами, закинутыми небрежно на плечи руля. Дальше идем, еще дальше… Кто-то движется навстречу, один, два, много…

— А, привет!

— Здорово! Вы откуда?

— Из Рыбачьего.

— Там как? Мы завтра как раз туда собирались.

— Та шмон какой-то. «Беркут» в Планерском бушует… Вот мы сюда двинули. Здесь-то у вас как? Тихо?

— Да, вроде да. Кидайте вещи, там выше, к панкам. У них тихо. А мы вот жрать идем…

— Ну, давайте! Когда вернетесь-то?

— А черт его знает. Может, как жара спадет…

«Откуда они друг друга знают? — с удивлением в одном из шедших навстречу парней Слава почти угадал Левку, — а вдруг не он? Левка в драных джинсах? Не может быть!» Компания уже ушла дальше.

Приятно устроившись в душной тени, Слава наконец смог полностью прийти в себя и попытался еще раз мысленно обрисовать ситуацию. Вывод напрашивался совершенно неутешительный: он здорово влип. Марго, Жора, Бек — люди Цеппелина, перевозили наркотики в банках из-под ношпы и фургон с диваном, где труп лежал и сумка… Слава невольно поежился. Этот Цеппелин — Евгений Альбертович, милин отчим. Они все эту самую Милу прекрасно знают. А зачем им труп, диван, фургон, сумка и «ношпа»? А эти со штырями и татуировками? Они люди какого-то Рыбака, им нужно прислать Цеппелину милину голову в мешке. Зачем? Интересно, тогда в мешке были головы тех людей в пиджаках, убитых на нудистском пляже? Слава искренне обругал себя, что не посмотрел. А на кого работает тот зеленый — «муха» с газовым пистолетом? Или другой — Николас, что он нашел в фургоне?