До петушиного крика - [20]

— Давай, мужики, к стене, — бросил Голуба, — и тихо. В хату не входить, даже если по одному будут загонять, по списку, — сдохнем там. И без базара…

Все растянулись у стены, и Матвеич предложил:

— Давай, мужики, сами хозяина звать — может, он еще у себя.

— А ну, молчать! — рявкнул дубак, затравленно оглядываясь посреди коридора.

— Это ж ДПНСИ распорядился воду дать, — тихонько объяснял Голуба Берету, — а педерасты эти, не разобравшись, что он говорил про кипяченую, и забыв про сантехников…

— Матвеич прав — хозяина зовем, — решил Пеца. — Давай, мужики.

— Ну, начали… — выдохнул Матвеич, — хо-зя-и-на…

Поддержали Берет с Голубой, потом еще несколько голосов, и через пару секунд мощный слитный голос скандировал: «хо-зя-и-на-хо-зя-и-на».

«Молчать! Сесть всем! Сесть! На пол, мрази! На пол!» — в несколько глоток заорали разом набежавшие со всех сторон дубаки. — «Замолчать! Садиться!» — Они метались вдоль выстроившихся у стены арестантов, размахивая дубинками и киянками, расстегивая притороченные к поясу чехольчики с «черемухой», но не решались ни их достать, ни нажать кнопку тревоги рядом, над столиком старшего коридорного у решетки, перегородившей продол. Сам старший орал что-то в телефон, а дубаки все метались, пытаясь своими криками заглушить дружное «хо-зя-и-на», но где было им перекричать столько глоток, и слитный голос настойчивым кулаком стучал в стены тюрьмы. Появились семенящие офицеры, подкумки, но их перепуганных голосов и вовсе слышно не было, и по тому, как все они избледнели, метаясь вдоль серой шеренги («ну точно крысы», — шепнул Берет на ухо Вадиму: не потому, что — Вадиму, а надо было сказать, из себя вытолкнуть это наблюдение, и Вадим, уцепив глазом пробегавшего лейтенанта с капельками пота над губой, сам увидел — крысы), по нерешительности и перехваченным страхом голосам, — даром, что громкие — понятно было, что правильно зовут: хозяин здесь еще, его только и боятся холуи, только страх перед ним мешает расправиться немедля с протестующей камерой.

И открылась — невероятно, но открылась угловая дверь, выпустив маленького полковника. Тут же окружила его свита из нашедших свое место тюремщиков, и в мертвячей тишине хозяин приблизился к «девять-восемь», до фуражки наполненный свирепостью, которую и сам не знал еще на кого через некоторое время опрокинет. Что-то шептали уже в уши, подобострастно склоняясь, а он все молчал и поймал, наконец, в озверевший зрачок коридорного.

— Отказываются зайти в камеру, товарищ полковник, — вытянулся коридорный, — бунтуют, а все этот ихний политик, — указал он на Матвеича.

— Гражданин начальник, — Матвеич сделал шаг вперед, — посмотрите в камеру, будьте добры. Мы целиком в ваших руках — потому и звали вас, что только ваша рассудительность…

Хозяин брезгливо помахал вытянутой вперед рукой, и серая шеренга подалась в обе стороны, освобождая ему проход к двери. Он заглянул в глазок и отошел, выискав опять Матвеича из одинаково серых лиц.

— Мы уже обращались к гражданину ДПНСИ с тем, что в камере забита канализация, — он обещал распорядиться и, к сожалению…

— Ты думаешь — я вам буду там убирать?! — голос хозяина густел гневом. — Почему отказались войти в камеру? Или думаешь, у меня для вас другая есть? В подвале — другая! В карцер захотели? Немедленно в камеру, и вылизать все там, чтобы порядок был!

— Гражданин начальник, — краем глаза Матвеич видел, как коридорный приближается к двери, чтобы открыть ее, — я понимаю, что свободных камер для нас нету, тем более, что в стране полным ходом идет перестройка, но вы в силах найти прекрасный выход из создавшейся нелепости… — Матвеич заговорил быстрее. — Там ведь раскаленная печь, да еще при всех этих испарениях, заявляю, как врач, все это грозит эпидемией. Распорядитесь отправить камеру в прогулочный дворик, пока дежурный все уберет, и пока все проветрится, а за это время и сантехники почистят канализацию…

Хозяин в это время заметил, что его франтоватая, не форменная совсем обувка, выпачкана в луже под дверью, и зашипел на уже открывающего дверь дубака: «Па-че-му в коридоре грязь? Пачему не следишь за чистотой твою-рас-туды!?» — Дубак в полном смятении не знал, что делать с дверью, понимая, открой он ее — новый поток выплеснется в коридор, и не осмеливаясь предложить начальнику отойти подальше.

— Гражданин начальник, — выдвинулся снова Матвеич, — ваши подчиненные все время злоупотребляют вашим доверием, — он понизил голос, — я спал и почти ничего не видел, но уверен, что преступники отправили сегодня недозволенным путем заявление, и хочу помочь вам пресечь эту злобную выходку…

Мутноватые старческие глазки уставились на почти шепчущего арестанта, силясь понять, что-именно он нашептывает.

— Кто отправил? Какое заявление?

— Они пытаются жаловаться в Москву на издевательское обращение персонала, не предусмотренное судебным приговором.

— Кто?

— Ваши подчиненные, заставляя терпеть, физические страдания и нравственные унижения, не только нарушают законы, но и сознательно провоцируют жалобы в прокурорские и партийные органы, что в настоящее время повсеместной проверки кадров является прямым подкопом под вас лично…