Дни Затмения - [46]

Приступаю к расформированию 1-го пулеметного полка. Посылаю за командиром и вручаю ему приказ о расформировании. Он, кажется, не особенно опечален. Требую, чтобы полк явился без оружия на Дворцовую площадь, а чтобы все пулеметы и ручное оружие было доставлено на двуколках и сложено во дворе Зимнего дворца. Оказывается, доблестные защитники революции за время беспорядков потеряли что-то около 30-ти пулеметов, со времени же большевистского поражения по ночам трепещут, ожидая ежечасно внезапного нападения с моей стороны, и выставляют ко всем воротам сильные караулы с пулеметами, а весьма многие разбежались.

При таком настроении, естественно, что, получив мое приказание и промитинговав всю ночь, господа пулеметчики постановляют беспрекословно подчиниться моим требованиям. Устраиваю им торжественную встречу, выстроив на одной стороне площади несколько эскадронов кавалерии и самокатчиков от фронтовых войск, а на другой — части 1-й дивизии. Обхожу войска, здороваюсь и принимаю впервые рапорт от переформированного «Гвардии резервного Преображенского полка».

Объяснив, что мы начинаем новую жизнь, я, обходя фронт, с улыбкой придираюсь то к расстегнутой пуговице, то к плохо пригнанному поясу. У солдат физиономии веселые, настроение великолепное. Приходят пулеметчики, а за ними повозки с имуществом. Из списочного состава 19 тысяч оказалось налицо тысяч 7–8. Казаки после ухода полка обшарили казармы и пригнали еще партию оставшихся. Окруженные строем войск, пулеметчики сконфуженно стоят у Александровской колонны. Пока идет сдача оружия, комиссия по разбору беспорядков, составив несколько мелких подкомиссий, производит быстрый допрос пулеметчиков по ротам, с целью выяснить картину участия полка в восстании и задержать наиболее виновных. Очевидно, главные зачинщики скрылись. Предвидя, что дело займет несколько часов, совершаю маленькую прогулку верхом по городу, во время которой замечаю удивительный случай: два солдата стали мне во фронт. Рагозин предлагает их арестовать, как контрреволюционеров^{173}.

Что настроение в войсках не понижается, ясно, например, из такого факта: однажды поздно ночью мне докладывают, что конно-артиллеристы арестовали в Павловске знаменитую Суменсон, легкомысленно поселившуюся где-то около их казарм, и привезли ее в штаб, но желают непременно видеть меня. Выхожу к ним и вижу уныло сидящую в углу г-жу Суменсон в крайне печальном виде: вся в синяках и кровоподтеках, лицо распухло, — словом, избитая до неузнаваемости.

Конно-артиллеристы очень твердо, но со злобными нотами в голосах, заявляют мне, что они теперь не верят ни правительству, ни Совету, так как оба эти учреждения только покровительствуют немецким шпионам, а потому Гвардейская конная артиллерия решила свою драгоценную добычу передать лично мне, крепко надеясь на то, что я по крайней мере не выпущу эту мерзавку на следующий же день. Обещаюсь им, что, пока я стою у власти, она выпущена не будет, сердечно благодарю их за правильное понимание долга и за оказанную моей контрразведке услугу, но заканчиваю тем, что бабу так бить не следовало бы. Вижу по солдатским лицам, что госпожа Суменсон отделалась, по их мнению, еще слишком легко, а потому на этой подробности не настаиваю. Никитин принимает арестованную вместе с найденным в ее квартире чемоданом и, поблагодарив еще раз артиллеристов, отпускаю их домой.

В 3 часа ночи еду в Пересыльную тюрьму. Проверяю караул. Потом убеждаюсь в наличии госпожи Суменсон, заглянув в дверное окошко ее номера: она спит без всяких одежд, — вдобавок, скинув одеяло и, по-видимому, солдатские кулаки оставили следы не только на ее лице. Вернувшись в штаб, посылаю в Павловск телеграмму, сообщая конно-артиллеристам порядок окарауливания их крестницы: пускай знают, что к данному обещанию я не отношусь легкомысленно.

Сообразуясь с этими новыми веяниями в казармах, я начинаю выпускать когти. Посылаю одну сотню казаков навестить товарищей-сорокалетних на Семеновском плацу. Этого оказывается вполне достаточно, и знаменитая республика ликвидируется во мгновение ока. Ее подданные быстро нагромождаются на поезда и исчезают в туманной дали, — куда? — не мое дело.

Потом приглашаю командира стрелков 3-го полка и предлагаю ему немедленно собрать всю его компанию в Царском Селе, удалив, таким образом, из столицы стрелков из Петропавловской крепости и из казарм на Гороховой около Мариинского дворца. Говорю, что прямых доказательств их участия в восстании у меня нет, но большевистские тенденции их мне достаточно известны, а потому сосредоточение их в здоровой атмосфере царскосельского гарнизона будет им очень полезно. Такое распоряжение, конечно, идет в разрез с точкой зрения Совета на святость постановления о невыводе из столицы войск, участвовавших в революции, но раз, с благословения правительства, я расформировываю несколько полков за участие в восстании, никто из-за нескольких рот ко мне не придерется, а для очистки столицы от ненадежных войск эта мера необходима.

Между прочим, в 3-м стрелковом произошел любопытный случай: один из офицеров, председатель солдатского комитета на Гороховой, торжественно принес мне однажды резолюцию стрелков — беспрекословно и свято, при всяких обстоятельствах, исполнять только мои приказания. После восстания выяснилось, что чуть ли не в тот же день комитет стрелков в Петропавловской крепости вынес постановление о беспрекословном подчинении одному только Ленину, причем это постановление было написано рукой того же офицера, что и резолюция на Гороховой.