Дни Затмения - [42]

Наступает столь памятное мне 6-ое июля. Столпотворение в штабе, по обыкновению, великое. Заработала составленная по моему приказанию юридическая комиссия для расследования восстания и привлечения к ответственности виновных. Арестованных приволакивают в огромном числе. Кого только солдаты не хватают и не тащат в штаб? Немного напоминает манию арестов в первые дни революции. Всякий старается поймать большевика, ставшего теперь в народном представлении германским наймитом. Самого Керенского растерзали бы, если бы, например, получили бы более широкое распространение сведения, циркулирующие в публике, о том, будто он состоял в былые дни юрисконсультом немецкой фирмы Шпана, оказавшейся впоследствии шпионским учреждением.

У солдат чувство, что их хотели обмануть, и они ретивы до крайности. Юнкера же проявляют такое рвение, что мне приходится их неоднократно успокаивать. Предвижу, что контрреволюционные приемы — прикладами по большевистским физиономиям-будут поставлены в вину мне, а потому усиленно прошу правительство отвести для комиссии другое помещение и подальше от штаба, куда можно было бы направить волну арестованных. Доказываю, что и места в штабе нет, особенно после того, как я приютил и Временное Правительство и штаб Мазуренко. Обещаются исполнить мою просьбу, но время проходит, и некоторые члены Совета начинают приходить ко мне с жалобами на произвольные аресты вполне благонадежных советчиков, совершаемые иногда и не без физического воздействия. Совет, по-видимому, оправился от паники и, видя, что теперь события решаются в моем кабинете, а не в Таврическом дворце, хочет восстановить свою власть.

Сознаюсь, что за последние дни мне по необходимости пришлось слегка игнорировать сидевших у меня двух дежурных членов Совета, — не было времени, да и не к чему было с ними совещаться. Только иногда я ставил их в известность о наиболее крупных распоряжениях, как об уже совершившихся фактах. Среди общей сумятицы приятно смотреть на сияющее лицо Никитина, взявшего под свое надежное крыло из толпы арестованных большевиков многих хорошо известных и опасных немецких шпионов.

Около полудня получаю шифрованную телеграмму от Керенского, что он приезжает сегодня перед вечером и желает, чтобы ему была устроена торжественная встреча: у вокзала должен быть выстроен отряд Ребиндера, а все войска, прибывшие в Петроград с фронта, нужно поставить шпалерами от вокзала до места нахождения правительства. Восхитительно! Однако, я не согласен обидеть те столичные части, которые в восстании не участвовали, придав въезду Керенского характер торжества фронтовых войск над петроградским гарнизоном. Да, кроме того, как бы редко шпалеры ни ставить, а фронтовыми частями заполнить весь путь от вокзала до штаба никак нельзя. Поэтому назначаю для встречи полки 1-й дивизии в добавление к отряду Мазуренко.

Строевое отделение штаба погружается в столь знакомую при старом режиме работу, вымерять расстояния по городскому плану для распределения полков. Дело выполняется быстро, и я, закончив все распоряжения, сижу у письменного стола, веселясь мысли о том, как Совет посмотрит на этот наполеоновский въезд в покоренную столицу.

Вдруг открывается дверь и влетает взволнованный Скобелев^{164} с вопросом: «Правда ли, что Вы для приезда Керенского выставляете войска по улицам?» — Отвечаю, что правда и что я на это получил приказание. Показываю телеграмму. Он хочет ее взять, но я ее из рук не выпускаю. Тогда он быстро удаляется, и через несколько минут меня приглашают в комнату Временного Правительства.

Налицо почти все министры. Церетели заканчивает телефонный разговор на грузинском языке, вероятно, с Чхеидзе, после чего князь Львов мне задает вопрос о торжественной встрече Керенского. Протягиваю ему телеграмму. Он ее внимательно читает, а потом мне говорит, что Временное Правительство имело суждение по этому делу и решило, что Александр Федорович, находясь на фронте, не отдает себе отчета в политическом настроении города, что такое торжеств во несвоевременно и что поэтому его следует отменить. Ясно, Совет запугал.

Возражаю, что, по моему мнению, политическое настроение весьма благополучно, но что дело не в этом, а что весь вопрос для меня сводится к тому, что, получив приказание своего прямого начальника, военного министра, я не представляю себе, как я могу его не исполнить. Тогда вскакивает Церетели и торжественно меня вопрошает: «Иначе говоря, Вы, генерал, отказываетесь подчиниться повелению Временного Правительства?» Отвечаю, что за всю мою службу мне не приходилось встречаться с таким конфликтом властей, но что встречу я отменю, если князь Львов соблаговолит собственноручно на телеграмме военного министра написать постановление правительства и под ним подписаться. Присовокупляю, что, согласно уставу, я всегда провожаю и встречаю военного министра с почетным караулом, а на этот раз вместо почетного караула я поставлю на Царскосельском вокзале за решеткой около царского павильона отряд Ребиндера, так как Керенский, по-видимому, хочет раньше всего этих людей поблагодарить.