Дни поражений и побед - [26]

Бартер окончательно заменяет денежный оборот, и в особо тяжелом положении оказываются Москва и Санкт-Петербург – еще недавно демонстрационные витрины успехов административной экономики. Социально-экономическая структура этих крупнейших городов (военное производство, наука, культура, управление), малопригодная для бартера, традиционно высокая зависимость их населения от поставок по импорту делают проблему снабжения двух российских столиц неразрешимой. Никакими аргументами убедить регионы поставлять сюда продовольствие невозможно.

Тревожность обстановки отчетливо осознается обществом. Осень 1991 года полна ожиданий катастрофы, голода, паралича транспорта, систем теплоснабжения. В цене печки-буржуйки. Самая распространенная тема разговоров: как будем выживать.

Страшноватая картина Москвы ближайшего будущего, выстроенная в романе А.Кабакова "Невозвращенец", довольно хорошо передает атмосферу ожиданий этого времени. И за все должны нести ответственность первые демократически избранные власти России. Не удивительно, что деятели коммунистического блока, едва оправившись от сокрушительного удара, не без злорадства начали потирать руки: а вот посмотрим, что у вас получится, хотите не хотите, а придется снова звать нас на власть.

Используя шахматные аналогии, можно сказать, что осенью 1991 года демократические силы России оказались в сложном, позиционно проигранном положении. Шанс, если продолжить те же аналогии, в подобной ситуации состоит в том, чтобы, резко обострив игру, перевести ее в форсированное, комбинационное русло. План, отнюдь не гарантирующий успеха, но дающий все же надежду уйти от неминуемого поражения. А если без аналогий, то выбор был невелик: либо нарастающий хаос, либо немедленный, без подготовки, запуск рыночного механизма. И уже потом, на ходу, встраивать обязательные для его нормальной работы детали.

В жестком механизме иерархической экономики руководство свободно могло изъять прибыль у тех, кто ее получал, и передать тем, кому она и не снилась; можно было за какой-либо товар назначать цену, в десятки раз превышающую его себестоимость, а другой – отдать практически за бесценок. Можно было все, но для этого система должна быть целостной, со всеми ее экономическими, идеологическими и властными атрибутами. Вернуться к такому положению мы не могли. Значит, запуск рыночного механизма из благого пожелания превращался в реальный императив. В противном случае – катастрофа.

Напомню, что наиболее острым вопросом, разделявшим тогда экономистов, было отношение к хозяйственной политике России и Центра. И после августа на бумаге оставались еще Центр и Союз, а Григорий Явлинский продолжал работу по подготовке проекта межреспубликанского экономического соглашения. Для моих коллег-единомышленников было очевидным, что подобные соглашения без осмысленной экономической политики России малопродуктивны, что переговоры будут тяжелыми и не приведут к желанным результатам, что не может быть дееспособного экономического союза без союза политического. А шансов быстро воссоздать его явно не было.

Единое экономическое пространство требует единого же политического пространства – это аксиома. Наглядный пример – Европейское сообщество. Для того чтобы всерьез вести разговор о единой валютной системе в Европе, понадобился долгий процесс создания европейских межнациональных институтов. А чтобы она всерьез заработала, этот процесс должен был пройти еще очень и очень долгий путь.

Но то единство, что в Европе постепенно складывалось, у нас, напротив, в одночасье развалилось: ранее экономические связи между республиками Советского Союза базировались на системе адресно-директивного управления. Предприятие в Прибалтике, скажем, получало государственный заказ на производство продукции и поставку на Урал. Уральский завод, в свою очередь, получал задание на производство продукции и поставку ее на казахстанский завод. Последний был связан с сотней четко определенных для него предприятий, находящихся в пятнадцати разных республиках. Каждая из этих связей носила директивный характер.

Вся эта сложная внерыночная система могла жить лишь при одном условии – если весь Союз был связан между собой системой подчиняющихся друг другу начальников, системой, которая пронизывала республики, области, края, районы и доходила до конкретного директора, контролируя, поощряя и

наказывая его. Только в таком случае внерыночное пространство могло быть единым.

Но как только создалась ситуация, при которой республиканский начальник получил возможность проигнорировать или отменить распоряжение союзного, а областной начальник мог так же поступить с республиканским и так далее, система развалилась. Катастрофический разрыв союзных связей – следствие разрушения тоталитарной структуры: когда в командной экономике, устроенной именно как командная, ломаются эффективные инструменты политического принуждения, за этим, как карточный домик, начинает рассыпаться вся директивная система. Как следствие, на ее месте неизбежно возникает стихийная экономика натурального обмена.

Район, город, область, республика сталкиваются с тяжелейшими проблемами материально-технического обеспечения. Они уже не могут получить, скажем, мясо по приказу и еще не могут получить его за деньги. Что делать руководителю региона? Предположим, у него есть гвозди, холодильники и подшипники. Он запрещает вывоз этих товаров и говорит: если они кому-то нужны, то пусть будут любезны выложить за них мясо. Ах, такового не имеется? Тогда нас устроят легковые автомобили. Мы их на мясо сами обменяем…