Дни и ночи - [12]

— Вы, конечно, удивитесь, но это не так смешно, как вам кажется. Только что вы спросили меня, где я пропадал десять лет. Я путешествовал. Я исколесил всю Европу. Может быть, неосознанно, но я искал свои корни. Вам, наверно, известно, что моих предков изгнали из Испании в тысяча четыреста девяносто втором году. Куда они отправились после Гренады? В Турцию? Грецию?.. Но не будем отвлекаться. В Париже я встретил одного обаятельного человека, эльзасского француза по имени Лафорг. Рене Лафорг. Когда я познакомился с ним — это произошло около трех лет назад, — он только что создал первую психоаналитическую консультацию при больнице Сент-Анн в Париже.

— Пси-хо-а-на-ли-ти-чес-кую? — еле выговорила Флора. — Что это?

— Совершенно ясно, что знать это слово вы не можете. Родившийся в Старом Свете психоанализ еще не получил широкой известности в нашей стране. Но верьте мне, ему принадлежит большое будущее; и в частности в этом городе, где каждый изгнанник ищет свою душу. Разгуливая по Буэнос-Айресу, невольно вспоминаешь свой квартал в Неаполе или Мадриде, а обосновавшись в Париже или Лондоне, тоскуешь по Буэнос-Айресу. Да что там! Сами увидите, припомнятся вам мои слова.

— Вы говорили о Лафорге, — напомнила Флора.

— Да. Именно он, частично правда, раскрыл мне все преимущества и пользу этой дисциплины. Речь идет о новом терапевтическом методе клинической психологии.

— Терапевтический метод клинической психологии? — задумчиво повторила молодая женщина.

— А не остановиться ли нам на этом? — порывисто предложил Рикардо. Он посмотрел на карманные часы: — Я опаздываю.

— Минуточку, дорогой. Всего одну минуточку. И она попросила доктора продолжать.

— Вы, конечно, знаете, что наш разум состоит из двух основных частей: сознательной и бессознательной. Я думаю, ни к чему напоминать вам, что такое сознательное. Это просто-напросто вы, ваша сущность, неотделимая от вас, та, которая пьет, ест, самовыражается. Сознательное — составная часть всего окружающего мира. Бессознательное — совсем другое. Вообразите грот, в котором очень темно. Там так темно, что, не видя в нем ничего, вы уверены: он пуст. Вот в этом-то и заблуждение. Все с точностью до наоборот. Благодаря работам венского медика, а также другим сегодня мы знаем, что этот грот переполнен предшествующим опытом, впечатлениями, чувствами, которые мы испытывали, неосуществленными желаниями. Он похож на пещеру Али-Бабы, только вместо сокровищ там хранятся наши глубоко запрятанные воспоминания. Вам понятно?

— Вполне. Однако признаюсь, я не вижу связи между этой пещерой и снами Рикардо.

— Вы сейчас увидите. Обычно почти все эти сокровища исключены из нашей сознательной жизни. Некоторые, выполнив свое предназначение в нашем существовании, нам больше не нужны. Другие, несовместимые с жизнью общества, сохраняются индивидуумом и иногда дают о себе знать.

— Как если бы я, к примеру, уступила своему инстинкту, — бросила Флора, — и пошла гулять нагишом по авениде Майо.

Рикардо широко раскрыл глаза от изумления. Доктор Толедано откашлялся:

— Гм, да. Примерно так.

— Во что они превратились? Я имею в виду все эти воспоминания?

— Они отодвинуты в самую темную часть пещеры. Там они и остаются, забившись в угол и прозябая в безвестности.

— И это все?

— Отнюдь! Случается, они начинают пробуждаться, их лихорадит. Они показываются и говорят с нами.

— Они с нами говорят?

— Самым натуральным образом. На закодированном языке.

Рикардо поднялся:

— Просим прощения, доктор. Но нам и в самом деле пора уходить.

Флора раскрыла было рот, собираясь протестовать, но он все точно рассчитал:

— Если хочешь, можешь остаться.

— Нет, что вы, — воскликнул Толедано, — мне тоже надо идти! — Он вынул из своего бумажника визитную карточку и вручил Рикардо: — Так у нас меньше риска потерять друг друга.

— Благодарю. Я вам позвоню. Не откажите поужинать с нами.

— Еще один, последний вопрос, — не отставала Флора. — Вы сказали, что прошлое говорит с нами из глубины пещеры на кодированном языке? Что это за язык?

Толедано уже подал руку Рикардо.

— Это — сон. Просто сон… обычный сон.

Выйдя из ресторана, они уселись в машину, и тут Вакарессу прорвало:

— Как ты осмелилась! По какому праву ты выставляешь напоказ мою интимную жизнь, да еще с таким бесстыдством!

Флора с изумлением смотрела на него:

— Выставляю твою интимную жизнь? Я?

— А как же! Пожалуйте! Не разыгрывай из себя дурочку. Кто рассказывал Ансельмо о моих кошмарах? Кто?

Она ударила себя в грудь:

— Я! Ну и что? Ведь это человек, к которому ты отнесся с редкой теплотой, который был близок с твоим отцом! Он что, сразу стал для тебя чужим? Толедано врач. Ты, наверное, забыл? Врач!

— Какое мне дело! Я не болен и волен распоряжаться своей жизнью сам!

Он ударил кулаком по рулевому колесу с такой силой, что Флора отклонилась. Она больше не осмеливалась что-либо говорить, только молча наблюдала за ним. Ее лицо стало бледным, тело напряглось. Она изо всех сил боролась с желанием убежать: рука судорожно сжимала ручку дверцы, словно собираясь толкнуть ее.

После молчания, показавшегося бесконечным, он произнес:

— Я провожу тебя.