Дни и ночи Невервинтера - [58]

— А себе?

— Извини, ты же знаешь, алкоголь и я — несовместимые вещи. Мне лучше лимонада.

Касавир поднял свой кубок.

— Эйлин. Я очень рад за тебя. Тебя теперь называют леди. Знаю, ты относишься к этому скептически. Но ты достойна этого титула.

— Даже когда ору и ругаюсь? — Спросила Эйлин, склонив голову.

Вместо ответа он ласково посмотрел на нее. В уголках его глаз появились теплые морщинки, а ярко-голубые глаза в отблеске свечей показались ей зеленоватыми.

— За вас, леди, — произнес он.

Вино было превосходным. Не таким сладким, как то, что ей приходилось пробовать раньше, но приятным и освежающим. Они приступили к трапезе молча, но потом Касавир стал вспоминать забавные истории из своего авантюрного и пилигримского прошлого и, поощряемый Эйлин, все больше увлекался.

— …А потом оказалось, что слепой старик солгал. Никакой черной баньши на заброшенной мельнице не оказалось. Зато местная молодежь устроила себе там дом свиданий. Представь, как они перепугались и начали метаться, когда я туда ворвался, в надежде сделать благое дело. А они приняли меня за нового шерифа, давали деньги и предлагали еще кое-что, но я отказался. Иварр потом долго меня пилил, говорил, что нужно вырвать ноги сначала мне, а потом тому, кто сказал мне, что из меня выйдет паладин.

— Так и сказал? — спросила Эйлин, смеясь.

— Ага… Ох, прости. Я увлекся и забыл, что не все мои рассказы достойны ушей леди.

Она язвительно произнесла.

— Ну, конечно, раз я леди, то должна слушать только сказки про принцев.

Эйлин пригубила вино и взглянула на Касавира.

— Знаешь, я слушаю все это, и не узнаю тебя. Неужели это было с тобой?

Касавир усмехнулся.

— Я и сам порой удивляюсь, как все изменилось за эти девять лет. Как я изменился.

Наклонив голову, она с интересом посмотрела на него.

— И ты… не жалеешь о тех временах? Тебе никогда не хотелось вновь ощутить эту свободу от… ну, не знаю…

— От долга и принципов? Видишь ли, я сейчас такой, какой я есть. В то время возврата нет. И жалеть мне не о чем. Со мной ведь всякое бывало, особенно, когда я странствовал один. Иногда сдохнуть от топора или стрелы казалось легче, чем бороться за свою жизнь, терпеть голод, нужду и неприкаянность. Но потом мне подворачивался шанс выбраться, и солнце вновь светило мне, и жизнь казалось не такой уж плохой. Работая с Иварром, я тоже многое повидал и испытал. Сопровождение караванов паломников через дикие места — нелегкая работа. Случалось, что, спасая людей от нападений, мы не могли уберечь их от тяжелых болезней, и сами страдали от них. И этот опыт я ни на что не променяю. Но сейчас мне вспоминаются светлые моменты, а их было немало.

— Да, и некоторые из них достойны пера Гробнара.

Касавир засмеялся:

— От этого ты меня уволь!

Отсмеявшись, Эйлин подняла кубок.

— За тебя. До сих пор не могу поверить, что наша встреча была случайной. Не представляю, что тебя могло не быть рядом все это время. Живи долго, прошу тебя, не позволяй никому себя убивать.

— Постараюсь, — усмехнулся Касавир.

Они немного помолчали, затем посмотрели в сторону кресла у камина. Сорвавшись с места одновременно, они бросились к нему. Эйлин оказалась ловчее, и, запрыгнув в кресло, показала Касавиру язык. Однако, увидев, что он не на шутку раздосадован, сказала:

— Ну, я немножко посижу, можно?

Касавир махнул рукой.

— Ладно, сиди. А я пока велю убрать посуду. Вина еще хочешь?

— Не откажусь, спасибо.

Распорядившись насчет посуды, Касавир вернулся, держа в руках бутылку, кубок и блюдо с фруктами. Эйлин сидела в кресле, сняв обувь и поджав ноги. Укоризненно посмотрев на нее, Касавир поставил все на пол, снял камзол, и сел у ног Эйлин, опираясь спиной на кресло. Его волосы щекотали ей колени, и это было очень волнующе и приятно.

Касавир, не оборачиваясь, подал ей кубок. Они некоторое время молчали. Эйлин провела рукой по его черным волосам с проблесками серебра. Да, он не мальчик. Зрелый мужчина, намного старше ее, со своими взглядами и привычками. Наверное, он привык чувствовать себя здесь хозяином. Когда-то он вообще жил в своем замке, где все принадлежало и подчинялось ему. Даже жена. Эта мысль заставила Эйлин подумать об их отношениях. Поцелуи и объятия Касавира неизменно подстегивали ее любопытство и заставляли думать о чем-то большем. Она ведь не маленькая. Но когда она представляла себе, что это может случиться на самом деле, она вдруг начинала робеть перед ним. А как он к Бишопу ее приревновал. Какой у него был тяжелый, проникающий в душу взгляд. Что будет, если когда-нибудь… например, сегодня… нет, лучше не думать об этом, а то сердце уже заходится.

Эйлин вздохнула и посмотрела на картину над камином. Красивый вид на фьорд, замок на скале. Это ей напомнило что-то.

— Касавир, это замок на картине, он похож на тот, где мы были, только…

— Не такой старый и заброшенный.

— А этот вид на море, я и не думала, что там так красиво.

— Это с западной стороны, — он покачал головой и тихо произнес: — Ты просто не видела.

Когда Касавир вновь заговорил, его низкий баритон звучал тихо, но в нем чувствовались эмоции от переполнявших его воспоминаний.

— А я часто вижу это. Во сне. Там в одном месте, где берег высокий, а лес заканчивается у самого обрыва, есть небольшой уступ в скале. В детстве я мог подолгу лежать там и смотреть на море. Ты видела, какого цвета бывает море перед штормом? Оно темно-синее, почти черное. Смотришь сверху — и не можешь оторваться, как будто слышишь пение русалок. И деревья шумят, словно предупреждая меня, чтобы я был осторожнее. А в ясную летнюю погоду море бывает ярко-синим, весной — светло-голубым, лазурным. А когда на небе тучи, оно становится свинцовым, отражая небо. Одно и то же море, и смотришь на него с одного и того же места, а оно всегда разное.