Дни чудес - [27]

– Может, дело совсем не в том, что нужно тебе.

– Что ты имеешь в виду?

– Блин! Неужели я должна все объяснять? Послушай, за последние десять лет у тебя было примерно пять свиданий, и я знаю почему. Не потому, что ты ужасный тип, хотя, очевидно, это не лишено смысла. Это все из-за меня, из-за всего этого. – Она подняла руку с не снятой пока больничной биркой. – Но это нечестно – нечестно использовать меня в качестве отговорки.

– Ханна, перестань! Дело совсем не в этом.

– У тебя должна быть жизнь помимо меня.

– У меня она есть. У меня есть…

– И помимо этого чертова театра!

– Я знаю, я буду… я…

– Но я хочу увидеть эту жизнь, папа! Хочу быть уверена, что ты в порядке… что все будет в порядке… если что-то случится.

– Я не могу… не могу об этом думать. Прости, Ханна.

Ко мне приходят воспоминания. Второй курс. Я только что поселился в доме с четырьмя другими студентами и студентками факультета театрального искусства. Очень быстро я усвоил ценный жизненный урок: не живи вместе с четырьмя студентами факультета театрального искусства. Или с любым другим числом студентов этого факультета. Никогда. Ибо целую неделю мы с упоительной страстью любили друг друга. У нас было нечто вроде прекрасной общины хиппи, и мы здорово выпендривались. Через месяц, однако, все это переросло в бурный водоворот пьяных споров, сомнительных сексуальных контактов и употребление рекреационных наркотиков низкого качества. Оставшуюся часть года я проводил там как можно меньше времени.

И я стал околачиваться в библиотеке с настоящими студентами, делая вид, что занимаюсь. Элизабет посещала библиотеку постоянно. Каждый день она сидела за одним и тем же столом с кипой устрашающих на вид книг по экономике, что-то быстро строча в блокноте формата А4. Она носила темные очки в толстой оправе. Одевалась практично, но при этом умудрялась оставаться женственной. У нее был какой-то внушительный вид. Я, уроженец крошечного городка из глубинки Сомерсета, выходец из вырождающейся семьи разнорабочих, никогда не видел таких, как она. Я, бывало, околачивался поблизости, стараясь быть незаметным и в то же время обворожительным. Однажды я попросил разрешения сесть рядом, говоря, что свободных мест нет. Они были. Но так или иначе, она разрешила, разговаривая со мной отрывистым деловитым тоном, как с официантом, испрашивающим позволение убрать со стола. Это случилось. Я влюбился. Три года спустя (я укорачиваю длинную историю) она вновь сказала мне «да». Только на этот раз я стоял перед ней, преклонив колено, держа в руке кольцо с дешевым бриллиантом, а ее родители смотрели на меня пристально и недоверчиво. Возможно, я вернусь к этой истории чуть позже.

Так или иначе, бездельник с факультета театрального искусства и девушка выдающихся способностей поженились. Это была классическая история из серии «крайности сходятся» – идеальная романтическая комедия. Именно поэтому романтические комедии гораздо чаще заканчиваются женитьбой, а не начинаются с нее, ведь силы, притягивающие двух разных людей, могут легко изменить полярность на противоположную, и тогда – сюрприз! – вы окажетесь родителем-одиночкой. Но с другой стороны, у меня появилась Ханна, так что все чудесно. Господи, это было сложное десятилетие!

Как бы то ни было, все это напомнило мне, что я познакомился со своей женой, слоняясь около ее стола в университетской библиотеке. Никак не вариант для управляющего театром сорока с лишком лет. Это было бы странно. Мне следовало увильнуть от разговора с дочерью, и, насколько мне было известно, прекрасный способ отвлечь внимание тинейджера состоит в том, чтобы смутить его. Смущение – дымовая шашка взаимоотношений детей с родителями.

– Так кто же такой Кэллум? – спросил я.

– Что? Кто? Зачем ты спрашиваешь?

Вот видите – сработало!

– Когда мы были в пассаже, – начал я, – твоя подруга упомянула Кэллума.

– Она мне не подруга.

– Она произнесла его имя, и ты посмотрела на нее таким взглядом, который обратил бы ее в камень, будь ты Медузой.

Ханна сунула ложку в чашку с горячим шоколадом и стала сердито помешивать.

– Он просто тупой парень, который ходит вместе со мной на английский. Сидит себе, ничего не говоря, с этой глупой ухмылкой, типа, он всех критикует. Он написал сочинение по романтическим чувствам в «Джейн Эйр», а мистер Макалпин прочитал его в классе, потому что… О-о, да ладно!

С этими словами она швырнула ложку на стол. Я нечаянно наткнулся на золотую жилу в деле переключения внимания тинейджера.

– Хорошее было сочинение? – спросил я.

Она посмотрела на меня, недоуменно качая головой:

– Офигенно прекрасное! Там говорилось, что, по существу, в апокалиптическом представлении викторианской Британии эта любовная история расцветает, как вновь возникающая галактика. Во всяком случае, Эмилия сказала всем, что я плакала, а я и не думала плакать, но ты знаешь, как это бывает – все вдруг начинают: «О-о, Ханна влюбилась». Полная чушь! Меня совершенно не интересует ни он, ни кто-либо другой из этой жалкой школы.

– И вот теперь именно ты собираешься учить меня ходить на свидания в двадцать первом веке?

– Я не говорила, что собираюсь тебя учить.