Дни, что нас сближают - [32]

Пока он бежал вверх по заваленной строительным мусором темной лестнице, бессознательно повторяя вслух: почему, почему? — сердце его стучало, дыхание вырывалось со свистом, он метнулся в какую-то квартиру без дверей, пахнущую свежей краской, с дырами вместо окон, потом выскочил на балкон, но Ани там не было. Он испуганно посмотрел вниз — тротуар, слабо освещенный фонарями, был пуст. Почти теряя сознание, он вспомнил, что на этом этаже есть еще несколько квартир, и обыскал их все одну за другой.

Он нашел дочь на балконе. Она сидела, закутавшись в пальто, подняв воротник, и курила.

— Что ты здесь делаешь?

Она не ответила. Ему хотелось спросить: «Почему?», но не хватило сил — он только сглотнул тяжелый комок, застрявший в горле.

— Пойдем! — сказал он.

Они спустились вниз.

— Можно я не пойду домой? — попросила дочь.

Он посмотрел на часы. В пять он должен быть на работе — в своей маленькой деревянной диспетчерской, откуда отправлялись автобусы по нескольким загородным маршрутам.

— Я с тобой, ладно?

Дочь сунула свою руку в его, они зашагали рядом. Можно было бы подъехать, но он всегда ходил до автостанции пешком, по одним и тем же улицам, мимо одних и тех же зданий: серых и мрачных зимой, нежных и светлых летом по утрам. Дочь молча шагала рядом, он тоже молчал, но в конце концов не выдержал, спросил:

— Ты всю ночь была там?

— Да.

— Почему?

— Так…

— Почему ты не хочешь вернуться домой?

— Не знаю.

— Вернись. Мама очень волнуется.

— А ты?..

Ему хотелось сказать ей что-то важное, что-то очень серьезное и большое, но он не знал что и только сжал ее ладонь.

Окна диспетчерской светились — значит, пришла уборщица, пожилая угрюмая женщина, она подметала пол, полив его водой большими правильными полукругами.

Дочь уселась возле батареи, он снял и повесил на вешалку плащ, прикрыл окна, вытащил из старомодного шкафа пачку бумаг, разложил на столе.

На остановке уже ждали первые пассажиры, в считанные минуты образовалась темная молчаливая очередь. С деловитым уютным урчанием подошел первый автобус. Шофер раскрыл дверцы, пассажиры хлынули внутрь. Шофер тем временем вошел в диспетчерскую, сказал громко:

— Доброе утро, бай Сотир!

— Здорово, Мишо. Как дела?

— Отлично. Я по третьему маршруту?

— По третьему.

Шофер закурил, взял за горлышко графин с водой и стал пить, жадно и шумно.

— Рано ты просолился!

— Бывает.

Он пил, а сам с любопытством поглядывал на Аню. Потом спросил:

— Девушка едет?

— Это моя дочь.

— А-а-а…

Шофер вышел. Вскоре взревел мотор, дверцы с треском захлопнулись, и автобус растаял в уходящей вдаль улице.

Уборщица принесла пакет совсем еще теплых пончиков.

— Бай Сотир, угощайся!

Они устроились на стульях возле батареи: он с дочерью и уборщица — и молча жевали пончики, а в это время за окном выстроилась очередь еще длиннее прежней. Показался следующий автобус, и все повторилось, только на этот раз шофер не пил воду, а взял у них два пончика.

Аня, согревшись, целый час сидела возле радиатора и смотрела в окно. На улице рассвело, но люди — и мужчины, и женщины, и старики, и ее ровесники — продолжали стекаться с обоих концов улицы, собирались, у железного парапета, громко о чем-то разговаривая, или молча жевали булочки и банички[3]. Все было ново для нее и непривычно, она никогда не бывала здесь, и утренние автобусы, и люди, которые куда-то ехали, как будто вовсе не существовали до сегодняшнего утра. И ее отец был сегодня другим, совсем другим — незнакомым. Она никогда не представляла себе, как именно он работает, знала только, что сейчас он работает на транспорте, а раньше был каким-то начальником, но что-то случилось, и он перешел на транспорт. Дома он никогда не говорил о своей работе, в отличие от матери, которая очень гордилась, что служит в каком-то «импексе», где торгуют с заграницей, что знает французский, что ее очень ценят и т. д. и т. п. … Она вспомнила, как однажды они обе набросились на отца за то, что он не сумел или не захотел — они так толком и не поняли — сделать что-нибудь, когда ей не повезло на экзаменах и она не попала в университет. Отец, пожав плечами, сказал: «А что могу сделать я?» Мать кричала: «Можешь! Побегай, найди старые связи! Может, ты хочешь, чтобы твоя дочь осталась без образования?»

Аня вспомнила и другие сцены — тогда они не задели ее, потому что все происходящее дома давно ее не интересовало. Ей думалось, что родители живут убого, неинтересно, бессодержательно — сама она никогда, ну никогда не стала бы так жить. Мелкой, незначительной выглядит и работа, которую сейчас выполняет отец: ну, приходит автобус, ну, берет шофер путевку, потом приходит другой автобус, другой шофер берет путевку и уезжает — и так будет целый день, целый месяц, целые годы… Зачем? Он ведь не дурак какой-нибудь, но, как ни странно, эта работа не угнетает его, напротив, здесь он совсем другой — спокойный, уверенный, добрый…

Она задремала, ее разбудил знакомый голос — громкий, веселый. Это был Мишо, тот, который уехал сегодня первым. Он снова пил воду из графина и смотрел на Аню хитрыми насмешливыми глазами.

— Да ты, кажись, заснула, а?

Отец обернулся.

— Может, пойдешь прогуляешься? — спросил он. — Я уже позвонил маме, чтобы она не беспокоилась…