Дни, что нас сближают - [118]

Постепенно Евгений стал сознавать, куда может завести неожиданное откровенничанье, и сменил направление:

— Эмилия, позволь узнать, почему именно тебе сообщил шеф о протоколе?

В вопросе чувствовался прозрачный намек, и Эмилия резко ответила:

— Полагаю, ты не собираешься обвинить меня в связи с ним?

— Я ни в чем тебя не обвиняю. Просто мне непонятно, почему доверяют именно женщинам…

Евгений вспомнил историю с собственной супругой, но словесный поток, вновь прорвавшийся наружу, опять увлек его в опасное русло:

— И вообще это меня не касается. Меня задевает лишь то, что шеф пожертвовал наукой. Настоящий руководитель тот, кто по-настоящему способен брать на себя ответственность. А наш? Что он — устраивает торг с историей? А если так все время и будет идти на попятную? И всякий раз заставлять нас подписывать то, что ему необходимо для его делишек? Да мы так без истории можем остаться! Истории нужен прочный хребет… А он? Сегодня сдастся, завтра сдастся. Именно такие крохотные предательства обезличивают человека. Привыкнешь ходить сгорбившись, а однажды, когда попытаешься распрямиться, не сумеешь.

— Он не в своем уме, — шепнул Чавдар Эмилии.

Но Евгений уже опомнился. Слова перестали тащить его за собой, поток влился в спокойное теплое озеро, где пловец ощущает свое тело и свободно им управляет.

Совсем рядом показалась макушка гордо возвышающегося островка, и Евгений размеренными движениями поплыл к нему:

— Вышесказанное в полной мере относится и к нам. Мы ничем не отличаемся от шефа — с нашей готовностью зачеркнуть исторические ценности. Не хочу сказать, что мы упустим невесть что. Я почти убежден, что здесь нет ничего ценного. Но речь идет не о каких-то ценностях вон там, — Евгений указал рукой куда-то за окно, — а о ценностях вот тут! — И постучал себя по груди.

Он взглянул на своих слушателей и, увидев, что его жест показался им чересчур театральным, назло еще раз ударил себя по груди.

— Да, именно тут!

Совсем близко был его островок — уже повеяло ароматом экзотической зелени, он ощутил под ногами мелкий песок, ступил на землю и поразился ощущению счастья, когда находишься совсем один среди чудес природы. Евгений улыбнулся, сделал еще несколько шагов к вершине своих владений и оттуда крикнул:

— Я решил! Остаюсь здесь ровно на столько, сколько потребуется, чтобы исследовать древнюю стену. — Он осушил залпом свой стакан и сел.

Чавдар покосился на Эмилию — та смотрела на Евгения с восторгом, почти с обожанием — и резко сказал:

— Своровал курицу и сошел с рельсов. Деятель Возрождения!

Евгений улыбнулся, тепло и отрешенно, точно апостол, и мягко произнес:

— Чавдар, не злись. Я никого не заставляю оставаться со мной.

— Ты сошел с рельсов! — крикнул Чавдар. — Это называется сойти с рельсов.

Бешенство ослепляло его, и он никак не мог перескочить через это слово. Оно преграждало путь всем мыслям и мешало найти другие слова.

Евгений встал, улыбнулся чуть снисходительно Чавдару и любезно — Эмилии, сказал, что отправляется спать, потому что в эти дни их ожидает много дел, и осторожно закрыл за собой дверь.

— Почему сошел с рельсов? — вскипела Эмилия. — Почему ты его оскорбляешь?

— Да, сошел с рельсов! — настаивал Чавдар. — Украл курицу и сошел с рельсов. До сих пор жизнь его катилась, словно по рельсам, но стоило ему чуть-чуть отклониться в сторону, как он тут же сошел с них. Я вижу, его решение кажется тебе очень привлекательным, но я должен тебе напомнить, что мы не имеем собственной тяги, наша сила — это то, что нам дает локомотив. Мы вагоны, и только. Я лично предпочитаю закованное в рельсы движение свободе лежащего под откосом вагона.

— Но тогда выходит, что мы…

— Именно так и выходит, — сухо засмеялся Чавдар. — Даже если бы у меня и были сомнения на этот счет, история с плотиной рассеяла бы их.

— Но если на каком-то участке сошел…

— С рельсов, — подсказал Чавдар.

— Один вагон, — продолжала Эмилия, — потом второй, не означает ли…

— Нет, нет. То, что ты имеешь в виду, — случай исключительный, и выводы тут ни при чем. Они нужны лишь в случае аварии…

— Опротивело мне это слово! — крикнула Эмилия. — Я им сыта по горло! Хватит!

В глазах ее была злость, и он понял, что она никогда не простит ему их несостоявшуюся любовь.

Он машинально потянулся к ней, она машинально его оттолкнула.

— Знаешь, о чем я думаю, — сказала она немного спустя. — Никак не выходит из головы бульдозерист, сын старика. Он восстал против всей деревни, против отца, против самого себя, чтобы спасти стену. Это не его дело, но он борется за нее. А мы пасуем…

Она помолчала немного и тихо добавила:

— Я остаюсь с Евгением.

— Эмилия, не глупи! Если вы останетесь, вас наверняка уволят. Сопоставят ваше своеволие с моим послушанием и уволят.

— Тебя это трогает?

— Нет. Я как-никак запрограммирован, и со мной ничего подобного произойти не может.

— А ты бы на месте того бульдозериста разрушил стену?

— Можешь не сомневаться, — медленно произнес Чавдар. И сразу же у него возникло ощущение, будто он сидит в кабине бульдозера. Ярость душила его. — Бульдозер — мое оружие. Он мне дан, чтобы расчищать все, что встает у меня на пути!.. Я и сам как бульдозер. Вешу двадцать тонн, впереди у меня стальной нож. И задача — рушить! И строить. Строить и рушить!.. Во мне — сотни лошадиных сил, мотор мой в исправности, и ничто не может меня остановить. Но вдруг я замираю перед грудой древних камней. Люди просят меня, потом начинают ненавидеть, все, даже мой отец… Нет, я очень нежный и чувствительный бульдозер, из тех, что обдумывают каждую мелочь. Я строитель, а уничтожаю стройку! Я крестьянин, а оставляю деревню без воды! Я вынуждаю руководителя идти против его собственных принципов ради спасения деревни, которую я собираюсь погубить. Заставляю ученого наплевать на всю свою этику. И, наконец, вынуждаю страдать трех человек лишь потому, что остановился перед какой-то прогнившей стеной…