Дни, что нас сближают - [110]

— Дядя, не волнуйся, — положив руку ему на плечо, сказал младший, любимый Демиров племянник, — мы ухватили, что к чему, а ты будешь только закаливать колокольцы и обливать их медью, все остальное — мы сами. Посмотришь завтра, как дело пойдет…

На другой день мастер снова взял кусок жести и стал выгибать ее медленно и любовно, с наслаждением, которое чувствовал в себе и которым надеялся пронять племянников. Но те, подталкивая друг друга локтем, ждали, когда дядя начнет заклепывать колоколец и освободит им камень. И как только мастер отвернулся от колодки, младший брат завладел ею и пошел сворачивать новые колокольцы — один, второй, третий. Потом мастер взялся за закалку, и старший брат стал на его место — заклепывать те, что перекидывал ему младший — один, второй, третий…

Поздно ночью мастер услышал во сне доносящийся из мастерской звон, какое-то дьявольское сухое звяканье, проснулся и прислушался — ничего, ему просто показалось, но заснуть он уже не мог. Наутро братья увидели, что дядя весь как-то съежился и посинел, состарился за одну ночь, часто моргает и все сплевывает сухо куда-то в сторону, налево. Когда он вошел в мастерскую, парни уже расположились у камня и у верстака — ему оставалось лишь закаливать колокольцы и обливать их медью.

— Что будут говорить про эти колокольцы… — убитым голосом бормотал старик.

— Что их подмастерья делали, только и всего, — сказал младший, чтобы успокоить дядю. — Это раньше ты ради доброго имени работал, а теперь…

— Где-то в Пернике, — подхватил старший, — кто там будет знать, чьи это колокольцы? Думаешь, в тамошней трескотне кто-нибудь отличит их от других?

— Так-то оно так, но я-то знаю, что не сделал их по-своему! Совестно.

— Колокольцы нужны для фестиваля, и все равно, кто их сделает — ты или мы, — заключил младший.

Колокольцы валили валом: четверки, шестерки, девятки, — гора их за дверью росла, и братья каждый вечер подсчитывали готовую продукцию, пока не дошли до громадной цифры, от которой у мастера потемнело в глазах. Сверху братья бросили на кучу и те остававшиеся на стенах колокольцы, на которых дядя их учился мастерству пятьдесят лет назад. Трое с портфелями приехали на грузовичке, рассортировали колокольцы на три кучи, пересчитали их, побросали в кузов и оставили деньги братьям, потому что мастер, как только завидел их в воротах, надел полушубок и исчез, чтобы всего этого не видеть.

После этого старый мастер долго возвращал своим рукам силу и точность — работал медленно, хотел снова испытать сладость тех вечеров, когда он впервые услышал, как старики из окрестных и дальних сел называют его имя рядом с именем старого мастера Стевана и даже впереди мастера Стевана. Но руки его сами спешили, и только было он подумал, что наконец укротил их над камнем и наковальней, как снова явились двое из тех троих — с первого их приезда прошло два года — и заказали еще тысячу колокольцев для кукеров, которых собирались посылать в Будапешт. Братья снова нагрянули в село и навалились на дядю.

Старый мастер совсем сник и после колокольцев для Будапешта так и не смог успокоить руки. Других заказов не было, он ковал для собственного удовольствия, но чувствовал, что работа горчит, звук молота не радует душу, он промахивался, и камень под ударами дробился и сыпался…

И вот летом 1973 года, в одно из воскресений, племянники снова приехали в село на своих машинах. Весной они развели огород, теперь хотят заняться отцовским двором, провести воду, советуются с дядей, откуда тянуть трубы, что еще надо сделать, и под конец поминают праздник у монастыря Святой Троицы — они, мол, собираются заскочить туда на машинах.

— Дядя, — окликает его из глубины двора младший брат и подходит поближе, — давай мы и тебя прокатим.

— Можно, — говорит мастер, — я там с молодости не бывал.

— А знаешь что мне пришло в голову? На эти трубы деньги нужны будут, прихватил бы ты мешочек колокольцев, глядишь, и продал бы.

— Да как-то оно… — не знает что сказать мастер.

— Возьми, возьми, там народу много, все кому-нибудь приглянутся…

Старый мастер сидит на поляне недалеко от цыган, продающих цепи, — съежившийся, незаметный человечек. У ног своих он разостлал брезентовый мешок и разложил на нем штук двадцать колокольцев, у которых редко кто остановится, голову повязал косынкой и задремал под палящим солнцем, а оббитые его пальцы время от времени что-то перебирают возле моргающих глаз, точно хотят убрать какую-то паутинку; он сухо сплевывает налево, и голова его снова поникает. Проходят мимо молодые парни, останавливаются, наклоняются, звякают колокольцами, вешают их себе на шею, гогочут: что, старикан, идет мне? Старый мастер лениво посматривает на них одним глазом, и в его усталой памяти всплывают ненадолго те времена, когда он слушал, как чабаны обращаются к старому мастеру Стевану: мастер, мастер, мастер, когда эти слова подогревали его, заставляя учиться, и он ощущал их, как дрожь в своих руках; и те времена, когда со всей долины Тунджи приходили люди и тоже обращались к нему: мастер, мастер, мастер…

— Мастер, доброго здоровья, — останавливается рядом с ним пожилой человек и наклоняется, пробует колокольцы — один за другим, потом еще по разу и откладывает два.