Дни, что нас сближают - [106]

Демир слез с крыши, вернулся домой; не присев к столу, уже накрытому для обеда, взял щепотку табаку из отцовского кисета, хотя тогда еще не курил, и, кашляя, как старый мастер, прошел по двору; открыл дверь сараюшки, осмотрел свою убогую мастерскую, скрутил цигарку, развел огонь, прикурил от щепки, раздул жар маленьким мехом для пчел, который нашел на чердаке, потом отрезал кусок жести и, положив его нагреваться, снова стал, как старый мастер, кашлять и отплевываться. Но когда он огляделся, его взяла досада — не было у него тех речных окатышей, на которых Стеван выгибал жесть. Тогда он погасил огонь, снова надел отцовский тулуп и пошел на реку, далеко за село. Много лет спустя Демир рассказывал, как, добравшись до берега, расковырял заледеневший песок, вырыл семь окатышей (таких, как у старого мастера), но, когда собрался уходить, увидел глаза волка, только глаза, а потом разглядел и всего зверя — волк сидел в десяти шагах и смотрел на него.

— Нет уж, я тебе не дамся, — с угрозой сказал Демир и двинулся на зверя. Волк, изогнувшись, медленно отступил, но потом снова остановился. Паренек пошел в сторону села — волк за ним, по его следам, медленно-медленно его нагоняя. Демир бросил в него один из окатышей, волк остановился и стал обнюхивать камень. Но, видно, ничего для себя страшного не унюхал и, когда Демир пошел дальше, тоже двинулся за ним, все так же медленно, ступая в его следы и постепенно приближаясь, пока снова не остановился обнюхать очередной окатыш. К тому времени, когда они подошли к околице и Демир крикнул собак из крайних дворов, чтобы они прогнали волка, в руках у него остался только один камень, подобный тем, на которых утром старый мастер выгибал жесть… Старики из Карапчи, как ни напрягают память, не могут вспомнить такого случая, но мужики помоложе пересказывали его уже после смерти карапчанца Демира. Видно, Демир рассказывал о нем ребятне, чтоб увидали, сколько препятствий надо преодолеть человеку, решившему стать мастером.

В тот день до вечера по единственному окатышу, оставшемуся у него после борьбы с волком, используя выемку в большом камне, Демир сумел выгнуть один колоколец, облить его медью и услышать его голос. После этого он отвязал у овцы колокольчик, сделанный мастером Стеваном, и долго прислушивался к обоим: его колокольчику было далеко до старого…

Прошла зима, пришла весна, Демир и пахал, и окучивал, а по вечерам, натрудившийся, усталый, принимался стучать в своей маленькой мастерской. Постепенно он ее оснастил: сделал мехи из двух овечьих шкур, нашел большой твердый камень, выбил в нем четыре выемки, подобрал хороших окатышей на Тундже. Мастерил он одни четверки — такие, какие брат его покупал у старого мастера и подвешивал овцам; Демир сверял с ними звук своих колокольцев, все ближе подходя к их пению…

Разруха, причиненная мировой войной, ощущалась во всем, она коснулась всех до единого: инструмент дорожал, цены на пшеницу, шерсть и мясо падали в деревне и росли в городе, бедное хозяйство Демирова отца едва дышало. Демиру приходилось и батрачить на чужих полях, и уходить на заработки в каменные карьеры, так что овладение ремеслом растянулось для него на несколько лет, пока однажды летом он не счел, что догнал наконец старого мастера карапчанца Стевана.

…Старый мастер сидит на камне у своих ворот и слушает, как звенят его колокольцы на отарах, что тянутся под вечер по дороге мимо его дома, подымая тучи пыли. Сколько ни прослушивай их в мастерской, на овцах они по-другому звенят. Вот и в этот вечер сидит он на камне, а снизу подходит отара Ивана Джорула — он среднего достатка человек, одни шестерки звенят. Иван идет впереди, закинув за плечо герлыгу, вокруг него прыгают собаки; жара чуть начинает спадать; они проходят мимо мастера, поднимаются на холм. Вот гонит своих овец Янчо-олу, овец немного — голов пятьдесят, но Янчо-олу тянется за крепкими хозяевами и колокольцы привязывает тяжелые — восьмерки, тоже Стеванова производства; мастер прикрывает глаза, слушает. Вот он снова смотрит вниз — показалась отара Димитра, Демирова брата, он одни четверки признает, на той неделе еще три купил, парень он молодой, хочется ему чистых, веселых звуков. С ними хорошо перекликается пастушья свирель… Отара приближается, старый мастер прикрывает глаза, прислушивается, наставляет левое ухо, приподымается навстречу, всматривается и машет чабану, чтоб остановился. Мастер идет сквозь отару, ощупывает не глядя колокольцы, отвязывает один.

— Откуда, — спрашивает Димитра, — этот взял?

— Демир сделал.

Мастер с силой ударяет колокольчик о камень и бросает его подальше.

— Такой с моим рядом не идет.

Еще два года после этого Демир продолжал мастерить колокольцы в своей уже оборудованной по всем правилам мастерской, и все это время старался ни на улице, ни в корчме не встречаться со старым мастером, а если сталкивался, так молча проходил мимо, боялся услышать от старика обидные слова. Поняв, что его колокольцы по голосу все еще не сравнялись со Стевановыми, как-то зимой он снова забрался на крышу, на этот раз ближе к вечеру. И там сквозь старую дырку, которую он прикрыл еще тогда, на этот раз увидел, что делает старый мастер, после того как выкует колоколец и прежде чем зальет его медью. Только тут он сообразил, что никогда раньше не задумывался, зачем мастеру эта кучка негашеной извести в углу мастерской, которую Демир видел еще до Балканской войны, когда его подбородок едва доставал до верстака, — туда мастер зарывал раскаленные колокольцы, закаливая металл, отчего и получался у них этот латунный призвук. Демир заметил, что старый мастер, как и в ту зиму, плохо владеет руками, они дрожат, а мастер время от времени оглядывается или смотрит на потолок, точно чувствует взгляд, устремленный на него сквозь черепицу. Он наскоро закалил колоколец в извести, облил его медью, повесил над дверью на отдельный гвоздь, накинул полушубок и быстро закрыл мастерскую.