Дневники русских писателей XIX века: исследование - [90]

Образ Толстой дан в развитии в смысле его постепенного снижения. Приводимые в дневнике высказывания Софьи Андреевны о своей прошлой жизни, об отношении к ней Льва Николаевича соседствуют с негативными оценками ее поступков в спорах и конфликтах с мужем. Все то, что Толстой делает и говорит, Маковицкий возвеличивает, а многое из того справедливого, в чем Софья Андреевна упрекает мужа, он либо оставляет без комментариев, либо оценивает отрицательно. Нервные срывы больной женщины он нередко сводит к капризам и искусственной истерике и во всех случаях оправдывает и жалеет Льва Николаевича: «Софья Андреевна сегодня охвачена злом <…> Взбудоражила весь дом, особенно Александру Львовну, своей злобой и лганьем» (т. 3, с. 411–412); «каюсь в грубости, ненависти к Софье Андреевне. Л.Н. во всем терпелив, внимателен» (т. 3, с. 438); «<…> Софья Андреевна начала раздражаться на Л.Н. и Черткова <…> стала отчасти от самоистязания действительно болеть (одышкой и сумасшествием )» (т. 4, с. 296).

Негативистская тенденция (повторяем: слабо выраженная) компенсируется апологетическим изображением Толстого. Наряду с А.Б. Гольденвейзером, H.H. Гусевым, В.Ф. Булгаковым Маковицкий создает в дневнике идеализированный образ автора «Войны и мира». Для Маковицкого Л. Толстой – безупречный авторитет в вопросах жизни, морали, в своих изустных и печатных проповедях и произведениях искусства.

Развернутых суждений о писателе, однако, в дневнике мы не встречаем, по двум причинам. Во-первых, они не входили в замысел автора. Во-вторых, судить о Толстом – художнике и мыслителе – было не под силу доктору Маковицкому. Его роль ограничивалась точным воспроизведением сказанного, сделанного, пережитого за день.

На протяжении всего повествования сохраняется по-детски восторженное отношение автора к своему кумиру: «Я онемел от радости, впиваясь в него глазами, и долго не мог прийти в себя» (т. 1, с. 103). Те противоречия между учением и жизнью Толстого, на которые указывали многие корреспонденты писателя, не нашли отражения в записках Маковицкого. Образ Толстого дан в теплых, мягких полутонах: «У него лицо усталое, но проясненное. Глаза глубокие, открытые, не в глубине под бровями, как обыкновенно. Брови с рыжинкой, седая борода начинает желтеть» (т. 2, с. 99).

В передаче острых психологических состояний, как врач, Маковицкий старается ослабить напряжение, как бы успокоить боль своего пациента: «Л.Н. был потрясен <…> он прямо физически страдал <…> Был уставший, ужасно расстроенный, глаза у него блестели, как в лихорадке, и глубоко ввалились» (т. 1, с. 162).

По мере того как автор дневника глубже постигает масштабы личности Толстого и его значение для современной цивилизации, чисто эмоциональные оценки уступают сравнительно-историческим. Маковицкий пытается, по мере своих способностей, определить роль Толстого в грядущих судьбах человечества. В таких случаях он отвлекается от бытовой конкретики и мыслит широкими временными категориями: «Как современники не замечали, не понимали Христа! Подобно как теперь Л.H., его разъяснения (истины), предостережения <…> А может случится то, что с Христом: через несколько десятилетий или столетий им, Л.Н-чем, будет жить мир» (т. 2, с. 118).

С этой точки зрения надо рассматривать и многочисленные изречения Толстого, приводимые летописцем. Они образуют в структуре повествования автономную жанрово-стилевую сферу. Это – аналог учительского Евангелия, своего рода logia Толстого, которые Маковицкий, как апостол Иоанн, дословно приводит в дневнике. Хотя на их долю приходится незначительное количество текста, в содержательном отношении они играют весьма весомую роль. В структуре дневной записи logia Толстого составляют идейный центр. Чаще всего изречения группируются в последовательный ряд по тематическому принципу: «– Знаю, что лучше, чем писать «Круг чтения», кротко относиться к людям. – Желание воздействовать на других граничит с желанием славы людской, тут надо усилить (борьбу с этим желанием). – Желание жить в душах других людей законно» (т. 2, с. 504); «– Русский народ стоит впереди всех. – Надо понять основной принцип: кто будет владеть землей, будет владеть людьми. – Равенство людей друг перед другом, но <кто?> это осуществит? – Они устроят это. Один идет в город, продает; другой отказывается от надела. – Непонимание самого основного – того, что народ понимает. – Русский народ стоит гораздо выше. Его развращают очень успешно» (т. 4, с. 147–148).

Исследователями отмечалось отсутствие у Маковицкого литературного дарования. Он сам признавал и сожалел, что плохое владение слогом умаляет значимость его записок. Свою задачу он видел в точном воспроизведении слов и дел Толстого, но для этого у него не доставало умения: «Л.Н. так не говорит, как я записываю. Он выражается кратко, сильно, ни одного лишнего слова <…>» (т. 1, с. 112).

В процессе работы над дневником Маковицкий прошел своеобразную школу литературной образованности. Его слог совершенствовался, усваивая все лучшее из его окружения. Годы близости с Толстым, его близкими, коллегами по перу и помощниками способствовали формированию его дневникового метода и стиля. Не последнюю роль в этом сыграло знакомство с дневниками Толстого и его круга: «Я сегодня читал дневник Гусева. Как хорошо он записывает! <…> и особенно связно и ясно, и короче» (т. 3, с. 50).