Дневники русских писателей XIX века: исследование - [107]

Образ автора так же оригинален, как и другие образы дневника. Главное впечатление, которое складывается при чтении, – художественность его построения. Это – тип объективированного повествователя из литературы XIX в. Так и кажется, что за ним скрывается подлинный автор, который ничем не выдает себя, кроме способа группировки материала и общего плана повествования.

Ложность создавшегося представления становится очевидной в том случае, если образ автора сопоставить с другими структурными элементами дневника, например временем и пространством. Образ автора предстанет таким же многоликим, как и формы хронотопа. Но в разных модальностях он, как и время, сохраняет единство.

Гарин – путешественник и повествователь выступает в дневнике в трех ликах. Самой распространенной формой выражения авторского «я» является образ участника событий, исследователя и созидателя. Он следует по тем местам, которые уже пробуждены к активной жизни его волей и практической деятельностью. И новые, еще не освоенные земли он уже видит в своем воображении преображенными его творческими планами и энергией: «Река Обь, село Кривощеково, у которого железнодорожный путь пересекает реку <…> Изменение первоначального проекта – моя заслуга, и я с удовольствием теперь смотрю, что в постройке намеченная линия не изменена» (с. 20); «Измучен, устал, столько впереди еще… И ни заслуг, ни славы… Нет, что-то есть… есть… есть… что же? А, Сунгари и выясненный вопрос истоков… По новой дороге пойдет, где не была еще нога европейца <…>» (с. 221).

Самым задушевным образом автора в дневнике является лирический. Гарин предстает перед читателем поэтом природы, экзотических сказок и преданий. И сам он порой вырастает в сказочника или таинственного шамана, творящего легенду. Здесь он поднимается над прагматикой обыденной жизни исследователя заповедных краев. В этих эпизодах его образ овеян романтизмом, возникшим из причудливого соединения куперовских и байроновских черт: «А пока не рассыпались еще они <корейцы> или пока всесокрушающая культура не переработала еще их, я, пионер этой культуры, жадно слушаю и спешу записать все, чем так доверчиво делятся со мной эти большие дети» (с. 137); «В первый раз здесь я был один, лицом к лицу с здешней природой. Точно первое свидание, с риском дорого поплатиться за него. Я замечтался и сижу. Сама осень, ясная, светлая, навевает особый покой и какую-то грусть» (с. 178); «Прощай, прекрасное! Всегда останешься ты в моей душе, как сон, который трудно отличить от действительности» (с. 216).

Лирические излияния автора не являются стилистическим приемом. Они органично входят в текст и демонстрируют богатство душевного склада его личности. Человек рационалистической культуры, он тем не менее вносит своей деятельностью в неподвижную жизнь Востока не один разлад и дисгармонию. В лирическом образе кроется способность прочувствовать и понять поэтическую сторону дикой, но прекрасной жизни края и его обитателей.

Третья разновидность образа автора – это свободный созерцатель, незаинтересованно и философски осмысливающий окружающий мир. Он свободен как от практической заинтересованности, так и настроений, навеянных яркостью и многообразием зрительных впечатлений: «<…> я, турист, с птичьего полета смотрящий на всю эту, чужую мне жизнь. Могут быть только впечатления: искренние или неискренние, предвзятые или свободные. В своих впечатлениях я хотел бы быть искренним и свободным» (с. 332). Данный образ редко появляется на страницах дневника, так как Гарин не желает быть бесстрастным и безучастным свидетелем происходящего. Эта роль не согласуется с целью его путешествия, да отчасти и темпераментом. И все же автор-мыслитель поднимает (особенно к концу путешествия) важные философские проблемы. Его образ в этой ипостаси фигурирует в диалогах с философствующими спутниками, колонистами, случайными встречными. Он как рефрен в финале повествования обобщает весь мыслительный материал дневника.

Типология дневника совершенно прозрачна и не меняется на протяжении всего путешествия. События окружающего мира составляют неизменный предмет повествования. Объективированные мысли и чувства автора тоже вписаны в развертывающуюся панораму действительности. Мифы, легенды, сказки наряду с природными стихиями живут общей жизнью сознания и поступков людей. Преобладание зрительных образов над мыслительными составляет экстравертивный план повествования. Лирическое начало не носит характер отступления. В нем выражается один из способов переживания событий, который настолько же зависит от объективных причин, насколько от субъективных, внутренних. Даже уродливые явления действительности не вызывают душевных изломов. Они являются составной частью диалектики жизни. В дневнике воплотился здоровый оптимизм человека – созидателя и хозяина природы. Жизнеутверждающее мировоззрение писателя отразилось в дневнике как стремление запечатлеть все виденное и слышанное в виде грандиозного исторического процесса на гигантских пространствах Восточной Азии.

Жанровое содержание дневника выходит далеко за рамки традиционного путевого журнала. Помимо уже упоминавшейся поэзии природы, страницы гаринских записок наполнены публицистикой, вопросами геополитики, историческими экскурсами. Но главное: автор, готовивший свои материалы для публикации, ставит в них важные политико-экономические вопросы. Он подходит к предмету повествования с деловыми мерками, как возможный будущий (а в известной степени и настоящий) участник созидательного процесса. Поэтому в дневник заносятся пространные рассуждения о средствах и путях решения актуальных проблем. Художественный взгляд на вещи сочетается с оценкой практика, специалиста. Автор выдвигает научные гипотезы и делает долгосрочные прогнозы. Все это не вяжется с распространенным в литературе путешествий представлением об авторе – пассивном созерцателе, любознательном наблюдателе, лишь