Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [66]

«На мой день рождения я хотела бы получить игрушечные расчески {для своих кукол}, машину для письма, икону Николая Чудотворца, какой‑нибудь наряд, альбом для наклеивания с картинками, потом еще большую кровать, какая была у Марии в Крыму. Я хочу настоящую собаку, корзину для использованной бумаги, когда я пишу какую‑нибудь книгу или что‑то другое… Еще книгу, в которой можно писать небольшие пьесы для детей, которые можно представлять»[510].

Было необходимо, чтобы кто‑то присматривал за четырьмя такими разными и быстро развивающимися личностями в критические годы полового созревания, и эта необходимость возрастала в связи с частым отсутствием матери. Однако весь 1910 год увеличивались и проблемы с человеком, на которого в основном возлагалась эта задача, — с Софьей Тютчевой. Она не смогла ни с кем сдружиться, никто в царском окружении не любил ее из‑за ее властных манер. В одном из дневников ее назвали «мужиком в юбке» за то, что она была склонна командовать, и за то, что она по‑прежнему обращалась с подрастающими сестрами, словно с озорными маленькими детьми[511]. Высоконравственная Тютчева относилась к девочкам очень тепло, но при этом ее весьма настораживало повышенное к ним внимание, а точнее, отвлечение их внимания с появлением в их жизни молодых офицеров со «Штандарта», и она беспокоилась о соблюдении сестрами приличий во время отдыха в Финляндии, когда эти отношения стали развиваться[512].

Хотя ее преданность семье была неоспорима и желала она только добра, категоричность Софьи и ее постоянное установление неписаных законов и правил означали, что ее все время подстерегала опасность перейти в этом границы между ее собственными обязанностями наставницы и обязанностями Александры как матери девочек, которая (а отнюдь не Тютчева) в конечном счете несла полную ответственность за моральное благополучие детей. Тютчева никогда особенно не ладила с императрицей, она не одобряла чересчур вольный, «английский» стиль воспитания девочек. По словам Анны Вырубовой, «она хотела бы изменить всю систему воспитания, сделать ее полностью славянской и освободить ее от любых пришлых идей», а в последнее время стала открыто критиковать царицу даже перед своими подопечными[513]. Тютчева с самого начала возненавидела Распутина и была весьма критически настроена к взаимоотношениям девочек и их матери с ним, считала это унизительным и неуместным. Сестер волновало ее откровенно враждебное отношение к Григорию, которое только усиливалось, и Татьяна намекнула в записке матери, написанной в марте 1910 года: «Я так боюсь, что СИ {Софья Ивановна} может наговорить Марии {Вишняковой} что‑нибудь плохое о нашем друге. Надеюсь, что наша няня теперь будет хорошо относиться к нашему другу»[514].

В январе и феврале 1910 года Алексей страдал от болей в руке и ноге, Распутин десять раз бывал в Царском Селе, часто задерживался допоздна и долго беседовал с царской семьей. Александра велела Тютчевой не говорить больше детям ничего о посещениях Распутина. Софья на некоторое время присмирела, но потом снова начала сплетничать с великой княгиней Ксенией о его свободном доступе к семье и, в частности, к детям. «Он постоянно там, заходит в детскую, навещает Ольгу и Татьяну в то время, как они готовятся ко сну, сидит там, говорит с ними и ласкает их», — сообщила она Ксении[515]. По указаниям матери дети становились все более скрытными, даже Елизавета Нарышкина (которая заняла должность гофмейстерины вместо недавно умершей княгини Голицыной) считала, что их мать так боялась скандала, что дети были научены «скрывать свои мысли и чувства относительно Распутина от других»[516]. «Вряд ли полезно приучать детей к такому притворству», — полагал великий князь Константин[517]. Конечно, в своих новых нападках летом 1910 года Тютчева зашла уж слишком далеко. Но это еще больше ухудшило сложившееся в императорской семье мнение об Александре, даже ее сестры Элла и Ксения сомневались в целесообразности ее продолжавшегося покровительства Распутину.

Те, кто, как Лили Ден, любили Александру и уважали ее веру в Распутина, предавали поведение Тютчевой «презрению и поруганию». И Анна Вырубова, и Иза Буксгевден были убеждены, что она была источником большей части нелицеприятных сплетен об императрице и Распутине, которые ходили в Санкт‑Петербурге. Но ущерб уже был непоправим, слухи становились с каждым днем все более отвратительными. У Ден вскоре появилась своя веская причина испытывать к Распутину благодарность за помощь, когда ее двухлетний сын Александр (известный всем как Тити) заразился дифтерией. Видя, как тяжело болен Тити, Александра и Анна Вырубова убедили ее обратиться за помощью к Григорию. Когда он приехал, то долго сидел на кровати мальчика, пристально глядя на него. Вдруг Тити проснулся, «протянул маленькую ручку, засмеялся и беззвучно, одними губами вымолвил: «Дядя, дядя». Тити сказал ему, что у него «очень сильно» болит голова, но Распутин только «взял руку мальчика, провел ему пальцем вниз по носу, погладил его по голове и поцеловал его». Уходя, Распутин сказал Лили, что лихорадка проходит и что ее сын будет жить