Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [68]
Во Фридберге к этим двум монаршим семьям присоединились еще несколько родственников: принц Греции Андрей, его жена Алиса и двое их дочерей, Маргарита и Теодора; сестра Александры Виктория Баттенбергская и ее муж Людвиг, а также их дети Луиза, Георг и Людвиг. Две другие сестры Александры также ненадолго приезжали к ним: Ирэна с мужем принцем Генрихом и их двумя мальчиками, Сигизмундом и Вальдемаром, у которого была гемофилия, а также вдовствующая великая княгиня Элла, которая недавно приняла постриг и основала в Москве монастырь. Одета она была в самую элегантную серую рясу и монашеский апостольник и выглядела, как Елизавета, благочестивая героиня оперы Вагнера «Тангейзер».
Сестрам Романовым очень нравилось общаться со своими кузенами Луизой и Людвигом, которого, впрочем, все обычно называли Дики. Хоть ему в то время было только десять, Дики навсегда запомнил своих двоюродных сестер. Позднее, уже лорд Маунтбеттен, он отчетливо вспоминал их: «Они были очаровательные и ужасно милые, даже прекраснее, чем на фотографиях». Он был совершенно покорен третьей сестрой: «Я был просто помешан на Марии, был твердо намерен жениться на ней. Она была просто восхитительна»[528]. Все четыре девочки были, на его взгляд, неотразимо прекрасны: «Они, казалось, становились все красивей и красивей с каждой нашей встречей»[529].
Из Англии приехала и тетя девочек, двоюродная сестра Александры, Тора — вместе с Эмили Лох. Уже на следующее утро после их прибытия Ольге с Татьяной не терпелось пройтись с ней по магазинам Наухайма, ювелирные которого буквально притягивали их, как и в Каусе. Они вернулись из Наухайма на следующий день и «позволили императрице проверить всю охапку покупок, которую они привезли оттуда», как вспоминала Эмили. Однако в Наухайме их повсюду сопровождали большие толпы любопытных, и девочки были лишены возможности потратить все свои карманные деньги, которые в январе этого года им было положено Александрой получать по 15 рублей в месяц[530].
Во Фридберге все четыре сестры, по‑видимому, с удовольствием играли со своими кузенами в детские игры — в «диаболо»[531] и «мячик на веревочке»[532], игру для двоих участников с мячом, который привязан на веревочке к столбу. Они много катались в парке в экипажах и на велосипедах, а Алексей был рад поиграть с двумя сыновьями Эрни, Георгом Донатусом и Людвигом, и катался на велосипеде. Его вел Деревенько, велосипед был со специально оборудованным сиденьем.
Они совершили также несколько поездок на автомобиле вместе с царем (которому нравилась быстрая езда), устраивали пикники в густых загородных лесах. Для девочек это была редкая возможность пообщаться и поиграть с кузенами своего возраста, даже Николай как‑то раз позволил себе расслабиться. «Он выглядел счастливым, как школьник на каникулах»[533].
Девочки всем показались вежливыми и заботливыми, на окружающих произвело приятное впечатление, как добросовестно «они старались поддерживать за столом беседу с одним из придворных»[534].
После того как семья провела более месяца в Бад‑Наухайме, они переехали в Вольфсгартен, где еще в течение трех недель побыли с Эрни и его второй женой Онор. Здоровье Александры улучшилось. Доктор Георг Гроте, который следил за ее здоровьем в Наухайме, не нашел никаких органических признаков болезни сердца, но подтвердил, что состояние здоровья императрицы вызывает настолько серьезное беспокойство, что «если бы она не занимала столь высокий пост, то ее следовало бы отправить в санаторий, строго ограничив круг лиц, с которыми ей рекомендовалось общаться, только двумя сестрами милосердия для обеспечения ухода за ней». «Она принимает на себя слишком многое, — как сказал Грот, — и скрывает от всех свои страдания»[535].
Тем не менее тем летом Александра преобразилась среди своих близких родственников, как вспоминал Дики Маунтбеттен. «Даже эта моя совсем сумасшедшая тетя‑императрица была совершенно милой и обаятельной». И все же многих ее родственников всерьез беспокоило состояние ее психики. Дики подслушал как‑то, что его отец сказал его матери в Наухайме: «Алики абсолютно сумасшедшая — это может привести к революции. Разве ты не можешь ничего сделать?»[536]
Постоянные недомогания царицы зачастую объясняли ее мнительностью и подавленным настроением. Но Александра твердо стояла на том, что ее болезни не вымышлены. «Если вам говорят о моих «нервах», — писала она Марии Барятинской, — пожалуйста, опровергайте это изо всех сил. Нервы мои в полном порядке, это «переутомленное сердце»[537]. Она понимала, что ее плохое здоровье негативно отражается на детях: «Если ваша мать всегда болеет, вряд ли ваша жизнь очень радостна, — сказала она Марии в декабре того года, но смогла найти в этом и свои положительные стороны. — Я знаю, что это скучно… но это учит всех вас быть любящими и нежными»[538]. В то время ей приходилось успокаивать одиннадцатилетнюю Марию, которая рассказала матери о своей первой подростковой влюбленности. Григорий, как явствует из его слов, вновь был советчиком в сложной психологической ситуации и велел Марии не «слишком много о нем думать», а также не подавать вида о своих страданиях в присутствии других людей. «Теперь, когда ты уже большая девочка, ты всегда должна быть более осторожной и не показывать своих чувств, — вторит ему Александра. — Не стоит показывать другим, что ты чувствуешь»
