Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [123]

. Получив благословение старицы и яблоко от нее в дар Николаю и Алексею (которое они позже покорно съели по поручению Александры в Ставке), царица уехала из Новгорода, чувствуя себя «ободренной и утешенной», и рассказывала Николаю, что поездка в Новгород укрепила ее веру в простых русских людей. «Такая любовь и тепло везде, чувство Бога и своего народа, единства и чистоты чувств — это принесло мне неисчислимую пользу»[1063]. Люди из ее окружения, которые сопровождали ее, приехали обратно с очень разными чувствами. Услышав, что сказала старица, они «вернулись расстроенными и полными опасений, поскольку, по их мнению, эта встреча была знаком свыше»[1064].

Истовая православная вера Александры и мудрые советы и молитвы Григория, несомненно, поддержали ее в то время, когда плохое состояние здоровья подкосило бы и более крепкую женщину. «Она верит в Распутина, она считает его праведным человеком, святым, которого преследуют клеветы фарисеев, как жертву Голгофы, — отметил французский посол Морис Палеолог. — Она сделала его своим духовным наставником и прибежищем, своим заступником перед Христом, своим свидетелем и ходатаем пред Господом»[1065]. Но когда царица вернулась в Царское Село в декабре 1916 года, сложилось так, что там полностью игнорировали быстро меняющиеся настроения в столице, которая была всего в каких‑то 19 милях (30,5 км) оттуда. Эдит Альмединген вспоминала «лихорадочный характер последних недель 1916 года» в городе, который «размышлял над мрачным неопределенным будущим». Под пророчества о бедственных последствиях командования Николая армия продолжала нести немыслимые потери. Приближалась еще одна суровая зима «под самые зловещие предзнаменования»[1066]. Холода, усталость от войны, голод, мрачная реальность нехватки продовольствия, ведущей к спекуляции и слухам о голоде, — все это усиливало недовольство, вскоре проявившееся в забастовках и голодных бунтах. «Улицы были просто сплошные очереди, полные непрестанных жалобных пересудов», — писала Альмединген[1067].

Но самые громкие пересуды пошли по городу в результате публичного обсуждения продолжающихся тесных отношений императрицы с Распутиным. Во флигеле Валентина Чеботарева была обеспокоена тем, что безжалостное очернение царицы отразится на ее дочерях и, возможно, поставит их в опасное положение. «Ольга держится с трудом, — писала она, — …{она} или более легкомысленна, или умеет лучше контролировать себя. Как трудно их видеть после всего, что я слышала. Неужели и вправду им грозит неминуемая опасность?» Валентина слышала, что «молодые люди, эсеры, решили уничтожить их всех — и ее!»[1068] «Если бы император появился на Красной площади сегодня, — предрекал посол Палеолог в своем дневнике 16 декабря 1916 года, — его бы освистали. Императрицу бы просто разорвали на куски»[1069]. Елизавета Нарышкина была согласна с ним: «Как много всего подходит к концу, посол! И к какому плохому концу»[1070]. Суеверному русскому народу царская семья чем дальше, тем больше казалась скованной мистической цепью судьбы. Таков был единодушный вывод россиян, в котором уже давно предсказывалось: в том, что вот‑вот произойдет в России, будет явлена неумолимая воля Божья.

Глава 17 Ужасные дела творятся в Санкт‑Петербурге

«Отец Григорий пропал вчера вечером. Его ищут везде — это совершенно ужасно». В Александровском дворце дурные предчувствия настолько усилились 17 декабря 1916 года, что даже Анастасия отметила исчезновение Распутина. Девушки и их мать не ложились спать до полуночи, «все время ждали телефонного звонка», но его так и не было. Они были так встревожены, что в конце концов «спали все вместе, вчетвером. Господи, помоги нам»[1071]. На следующий день еще никаких новостей не было, но уже пошли слухи, как писала Мария в своем дневнике, что «подозревают Дмитрия и Феликса»[1072]. «Мы сидим вместе — можешь себе представить наши чувства и мысли», — писала Александра Николаю в характерном для нее стиле стаккато, добавив, что они знали только то, что Григорий был приглашен во дворец Феликса Юсупова вечером 16‑го. «Там был «большой скандал»… большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич[1073] и т. д., все пьяные. Полиция услышала выстрелы, Пуришкевич выбежал звать полицию, крича, что наш Друг убит». Полиция в тот момент занималась поисками Григория, но Александра была уже совершенно вне себя: «Я не могу и не хочу верить, что он убит. Бог милосерден»[1074].

Если эта история была правдой, то все надежды царицы на дальнейшую защиту семьи от различных бедствий потерпели крушение. Только месяц назад она писала Николаю вновь о своей абсолютной вере в помощь и руководство Григория в эти трудные годы:

«Помните, что для вашего правления, Бэби, и нам, и вам нужна сила молитв и советы нашего Друга… Ах, любимый, я так сильно молю Бога, чтобы ты почувствовал и осознал, что Он заботится о нас, если бы его здесь не было, я даже не знаю, что могло бы случиться. Он спасает нас своими молитвами и мудрыми советами {так в оригинале}, он наша твердыня веры и помощи»[1075].

Когда пришло окончательное подтверждение смерти Распутина, возможно, это не было неожиданностью даже для Александры, поскольку сплетни в столице о его восхождении от мессии‑целителя до советчика, вмешивающегося в государственные дела, а теперь до угрюмого пьяницы, давно достигли своего пика.