Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [121]
Как только Дассель пошел на поправку, девочки отметили это, сфотографировавшись с ним. Он заметил, как «ужасно гордится своим госпиталем» Анастасия: «Она чувствовала себя почти взрослой, на равных со своими старшими сестрами». Мария тоже говорила с озабоченностью о войне, о голоде в городах и о людях, которые не знают, живы ли их отцы или братья на фронте[1041].
Капитан Михаил Геращиневский из Кексгольмского императорского гвардейского полка сохранил такие же теплые воспоминания о Федоровском городке, где он лежал в госпитале больше года. Он заметил, что «девочки приходили каждый день, если только вели себя хорошо», и это было, пожалуй, самым эффективным наказанием, которое могла использовать их мать[1042]. Он вспоминал, как они ухаживали за одним раненым солдатом, у которого пуля застряла в черепе, вызвав амнезию; как они терпеливо сидели с ним, задавая ему вопросы, пытаясь помочь ему вернуть память[1043]. Приезжая домой из Ставки, Алексей иногда тоже бывал в госпитале: он болтал и играл в кости с солдатами, настаивал, чтобы они рассказывали ему о войне.
Как и пациенты во флигеле, здесь все раненые любили императорских детей за их открытый и доброжелательный нрав. «Они ничем не отличались от обычных детей», — вспоминал Геращиневский. Он заметил, что Алексей и его сестры всегда очень быстро говорили с ними по‑русски. Ему показалось, что, возможно, это было связано с тем, что «они, общаясь с незнакомыми людьми, всегда торопились сказать им поскорей все, что знали, прежде чем их позовут обратно»[1044].
Всякий раз, когда Анастасия и Мария сидели с солдатами, играя с ними в настольные игры или в карты, они обязательно спрашивали об одном и том же. «Они просили нас рассказать им о жизни людей из внешнего мира. Они называли это «жизнь снаружи» — все, что не в замке {так в оригинале}, и слушали внимательно, боясь пропустить хоть слово»[1045].
В то время как у сестер Романовых, возможно, было еще мало опыта «жизни снаружи», внешний мир определенно хотел бы знать о них побольше. 11 августа Александра сообщила Николаю, что их дочери весь день позируют для нового набора официальных фотографий, предназначенных «для раздачи в своих комитетах»[1046]. Как оказалось, это будут последние официальные фотографии четырех сестер, снятые фотографом Александром Фанком[1047]. Переодевшись из обычных повседневных простых юбок и блузок, девушки надели свои лучшие атласные легкие «чайные» платья с вышитыми розами вставками, жемчужные ожерелья и золотые браслеты. Анастасия, которая еще не достигла возраста шестнадцати лет, могла, по всем правилам, носить свои длинные волосы просто распущенными, но трем ее старшим сестрам сделали специальную завивку щипцами и прикололи шиньоны. Скорее всего это сделал парикмахер Александр Делакруа.
Девушек с братом теперь также постоянно снимали для кинохроники, по большей части во время официальных мероприятий. Эти киносюжеты были предназначены для показа широкой публике. Смотреть эти фильмы было одним из немногих развлечений для них в годы войны. Правда, иногда им еще разрешали посмотреть на комические выходки Макса Линдера и Андре Дида или укрепляющие моральный дух фильмы, такие как «Василий Рябов», документальный фильм о расстрелянном японцами в 1904 году герое Русско‑японской войны.
Джон Фостер Фрейзер вспоминает, как во времена его пребывания в Петрограде летом 1916 года Николай велел оператору синематографа собрать в один фильм несколько пленок, на которых была снята императорская семья «в неимператорских условиях»[1048]. Фрейзер обратился с просьбой предоставить ему копию этого фильма для показа на лекциях по возвращении в Великобританию, и братья Пате показывали ему этот фильм у себя в затемненной комнате в Москве:
«Там показывали императора с сыном, царевичем, на качелях, перетягивание каната его дочерьми, великими княжнами, и их отцом‑императором. Император проиграл, и его весело тащили по земле. Показывали игру в снежки, когда дочери забросали императора снежками. Были кадры с пикника. Были танцы на императорской яхте «Штандарт»[1049].
В целом полнометражный фильм длиной 3000 футов (914 м) пленки показывал Романовых в их самые счастливые моменты и в неофициальной обстановке. Николай не имел ничего против того, чтобы Фрейзер использовал этот фильм, но Александра, понимая большое значение формирования образа в общественном сознании, особенно образа будущего наследника, конечно, возражала и настаивала, чтобы до демонстрации фильма в Лондоне из него были вырезаны те части, «которые выглядели недостаточно по‑императорски».
Ольга продолжала тосковать по Мите. Но Татьяна не поддалась искушению втянуться в такой же круговорот чувств, видимых всем, когда Володя Кикнадзе был снова ранен — на этот раз в позвоночник — и вернулся во флигель на лечение в сентябре 1916 года. По сути дела, Татьяна записала в свой дневник лишь о его отъезде в Крым на поправку через месяц. Ей было грустно, но больше она ничего об этом не сказала. Ольга же, казалось, была счастлива любому малейшему напоминанию о ее драгоценном Мите. Она встретилась в сентябре с его матерью и была «ужасно рада этой частице его»
