Дневники 1923-1925 - [152]

Итак, начало творчества моего исходит от момента встречи Вари с Курымушкой, но самый процесс, то есть брак мой, осуществлялся через Павловну: если бы не было Павловны, то Курымушка бы превратился или в хлыста, или в трагическое лицо «с неправильным умом»: через Павловну явилась материализация духовного процесса, воплощение его: «универсальность» (главное, ритм жизни и вместе с этим достаточное спокойствие и уверенность в деле: раньше я, например, если не мог овладеть какой-нибудь идеей, то рвал себя на части и вдруг являлся сам себе маленьким ничтожеством, теперь же всякую новую мысль я вынашиваю в себе, и она там у меня, как семя в земле, сама дозревает, и непременно так, что даже чем я меньше для этого употребляю усилий, то есть не утруждаю духом, тем отчетливее она предстает мне, когда приходит час. Павловна была мне, как безземельному мужику (2-му Адаму) — земля.

Новый вопрос: правильно ли я написал выше, что непременно «Варя» должна была быть отделена от Варвары Петровны и потом воплотиться в Павловне, или же эта же Варя могла бы через мое посредство просиять в Варваре Петровне? (К этому справка: по правде говоря, Павловна была не матерью ребеночка моего, а кормилицей ребеночка от Вари, и даже вид, весь облик она имела кормилицы: в этом, вероятно, и ответ на вопрос: у Варвары Петровны молока не хватило, и потому произошло разделение: почему же она до сих пор не вышла замуж, стала конторщицей и потом суфражисткой! Образец полной женщины Софья Павловна Мстиславская, богородицы — 3. Н. Гиппиус, промежуточное звено Серафима Павловна Ремизова.)

Меня увлекает этот анализ, потому что был у меня весь опыт жизни, и потом я встретился с соответствующим циклом идей и людей, которые явились мне, конечно, потому что их притягивали вопросы, поставленные моей личной жизнью, однако я не мог окунуть эти идеи в мою жизнь, потому что еще боялся трогать свою жизнь: как только тронешь, начиналось безумие. Я надеюсь, что после этого анализа мне покажутся отчетливые образы жизни, как это случилось с «Курымушкой» (там ведь тоже разные «тайны» казались просто продуктом болезненности мальчика).

^{<На полях:> 1) Ввести в роман хозяйство Марьи Ивановны.}

^{2) Чужие идеи и свои мысли в юности лежат друг над другом, как иногда в воздухе лежит один над другим холодный и теплый пласт до тех пор, пока не нарушит равновесия, и начнется буря. Мысли об игре.}

^{3) Таинственный вождь: Алпатова допустили к нему, и только бы увидеть — сграбастали.}

^{4) Пусть Земляк убьет: задор юности, из-за службы.}

^{5) Истерика (генеральство), настроение: без быта.}

^{6) Прекрасные немцы.}

^{7) Марья Моревна — сказка, игра, сад, в котором в детстве все яблоки перепробовал, чтобы выбрать самое лучшее Марье Моревне.}

^{8) Любовь бывает разная, вперед холодная с расчетом таким же, как голодному хлеба наесться, потом теплая и выше горячая, безумная, и на самом верху все как снег, готовый каждое мгновение упасть на горячее и обратиться в пар.}

^{9) «Круглый год» в ощущении Алпатова — годы проходят.}

У Алпатовых умерла няня, и это маленькое событие вдруг перевернуло вверх дном все хозяйство и семейные условия семьи. Няня вела, вдруг оказалось, большое незаметное хозяйство… Мать — полевое, взрослая дочь Лидия занималась, как барыня, цветами в саду,

Когда умерла няня, Марья Ивановна в мелочах, а мелочи раньше все на няне, она теперь на Лидию: вдруг оказалось, что Лидия совершенно иная — сердитая…

Из Сибири получили письмо.

Разрешение.

6 Ноября. По слепой пороше в метель пошли все-таки на охоту, в лесу ветра почти не было, и оказалось, что молодые зайцы и в метель выходили ночью на короткий час, и след их разобрать все-таки можно. Убили 6 зайцев, и за этим делом прошел весь день: вышли в 5 утра, вернулись в 6 вечера.

7 Ноября. Как хорошо в предрассветный час полуодетому, прямо с постели открыть дверь, выйти во тьму, захватить пригоршню пушистого, только что вылетевшего с облаков снега, потереть им лицо, шею и вернуться в теплый дом: какой у снега в этот заутренний час бывает аромат! Да, если дома тепло и можно быть сытым и есть хорошая лампа, то зима куда интереснее лета.

Когда было получено из Сибири письмо, что Миша отлично окончил и едет устраиваться в политехникум, значит, рассчитывает сделаться инженером, Марья Ивановна Алпатова и обрадовалась, и чуть-чуть смутилась: в душе она была бы больше рада, если бы Миша остался служить у богатого дяди капитаном, и так хоть один из пятерых детей свалился бы с плеч. Но она успокоила себя тем, что уже немного осталось: старший, Николай, оканчивает земледельческую школу, Александр вот-вот будет доктором, Сергей, по натуре холодный и решительный, на юридическом, и этот уж непременно выйдет в люди, и даже уже тот, кто мучил ее больше всех, самый неуравновешенный, Миша, становится на дорогу, — немного осталось дотянуть, все становятся на дорогу.

Только вот горе было с Лидией: время переменилось, теперь не только исключительные девушки, вроде Дунички, ехали на курсы, а все ехали не за идеями, а чтобы устроиться кем-нибудь в жизни, даже и если кто призван был сделаться женой, матерью, легче было выйти замуж, чем сидя на месте, потому что везде на местах женихи стали никуда. Как бы все это не знать Марье Ивановне, и знала она: ведь даже лакей Раменовых отправил свою Нюшу на фельдшерские курсы. Но выходит так, что, если и Лидию учить, то придется трогать ее неприкосновенное приданое, ее собственный хутор, купленный на ее собственное приданое. Что же надежнее будет: дать Лидии образование или же оставить хорошее приданое?