Дневник утраченной любви - [16]

Сестра, кузина и племянники играют роль посетителей и с удовольствием самообслуживаются.

Я делаю перерыв, устраиваюсь на табуретке и думаю о маме: она уже в который раз не разочаровала меня, потому что относилась к домашнему очагу строго и дотошно, как к части себя самой. Мой разбитый параличом отец восемнадцать лет не вставал с ложа страданий, и мама была вынуждена пускать к нему врачей и медсестер. У нее были помощницы по хозяйству, она терпела вторжение чужих людей, чтобы освободить время для себя и не оставлять папу одного. После его смерти она вернула себе независимость и в восемьдесят лет строго запретила мне оплачивать даже приходящую уборщицу.

Мама вечно стирала, гладила, проветривала постели, готовила, пылесосила, наводила порядок в шкафах – и никогда не стенала, не жаловалась и не бросала работу недоделанной. Скажете, автоматизм? Конечно, но это не главное! Мама считала, что, наведя порядок, она выказывает жизни уважение, защищает от порчи, украшает. Мама бесконечно терпеливо заботилась о доверенной ей реальности. В ее хозяйственной деятельности, как в молитве, присутствовала славящая песнь.

* * *

Хотите услышать признание? По официальной версии, я разбираю вещи в компании Флоранс, Алена и Кристины, потому что это мой долг. На самом же деле у меня есть тайная цель: я хочу найти мамины дневники.

Много лет, путешествуя со мной или приезжая погостить, она устраивалась поближе к моему рабочему месту или к креслу, в котором я читал, и писала в блокнот.

Мама не пряталась, но никогда об этом не заговаривала. Я предполагал, что она ведет дневник, но вопросов из деликатности не задавал. Иногда, закончив страницу, мама поднимала глаза и улыбалась с таким видом, словно хотела сказать: «Однажды ты все узнаешь…»

Это стало почти игрой. Мама специально садилась напротив меня, я притворялся безразличным, она спрашивала взглядом: «Пытаешься угадать, о чем я пишу, да, милый?» – и мы возвращались к своим занятиям.

Я с давних пор предвкушаю свидание с этими дневниками. Мама не сомневалась, что однажды я их открою.

Я многого жду от ее записей.

Надеюсь узнать семейную тайну…

Я всегда жаждал признаний на одну вполне определенную тему. Мама умерла, и мы не успели объясниться.

* * *

Я нашел стопку дневников!

Сую их в сумку, оглядываясь, как вор.

Прочту сегодня вечером, в гостинице.

* * *

Час спустя, измучившись угрызениями совести, я с невинным видом спрашиваю сестру:

– Мама что-нибудь писала, когда вы ездили в отпуск?

– Письма или открытки? Нет, очень редко.

– А блокнотов у нее не было?

– Блокнотов?

Сестра методично разбирает очередной шкаф и не обращает внимания на мой намек. Я не углубляюсь – Фло подтвердила мою теорию: мама пользовалась блокнотами только в моем обществе.

Значит, дневники предназначались мне, я их не краду и не утаиваю от близких.

* * *

В первых блокнотах мама с нежным и сдержанным юмором описывала наши путешествия. Они очень меня растрогали. А одна деталь развеселила: рассказывая о наших приключениях, она называет меня Эрик, если же речь идет о моих публичных выступлениях – лекциях, интервью, радиопередачах, – предпочитает сокращение ЭЭШ.

Мама не упускает случая похвалить меня, но слегка иронично: «ЭЭШ очень раскован. Даже слишком».

* * *

Я не нашел того, что искал. Наверняка обнаружу в следующих дневниках…

Меня гложет нетерпение. Я хочу раскрыть тайну.

* * *

Мама прекрасно писала, стиль у нее был изящный, плавный и легкий. Совершенно лишенная тщеславия, она даже смущалась от моих комплиментов.

– Я люблю писать, – уверяла она, опуская глаза и как будто извиняясь.

Долгое время я считал, что законченность ее фраз была спонтанным даром, но как-то раз, в круизе, мне пришлось срочно сочинять две страницы текста о Джордже Бернарде Шоу для выставки в Национальной библиотеке Франции.

Мама сидела напротив меня в корабельной библиотеке и дочитывала роман, пока я стучал по клавишам ноутбука.

Я закончил и, вполне довольный результатом, предложил ей взглянуть. Она прочла, покачала головой:

– Красиво, но…

– Но?

– В первой и второй фразе одинаковый синтаксис.

Я онемел. О требовательности, свойственной только настоящим писателям, этом творческом каноне Коллетт, Флобера и Мопассана, мама напомнила мне естественно и сдержанно. Так ребенку напоминают о необходимости мыть руки перед едой. Я понял, что ее стилистическая свобода еще и спонтанна по своей природе.

– В чем дело? – спросила она, смущенная моим пристальным взглядом.

– Ни в чем…

– У тебя странный вид.

– Я всего лишь припомнил одну из твоих любимых поговорок.

– ?..

– От осинки не родятся апельсинки.

Мама покраснела и отвернулась.

* * *

Я в ярости! Поиск дневников измучил меня. Как же найти остальные?

Уверен, мама наверняка записала в одном из блокнотов все, что я хочу знать о моем рождении.

* * *

У нас множество коробок с тысячами томов, романов, эссе и энциклопедий. Куда все это девать? В библиотеку или в читательский клуб.

– Как в нормальной квартире может храниться столько книг! – восклицаю я во второй половине дня, совершенно обессилев и взмокнув от усилий.

Мама отвечает с насмешливой улыбкой:

– От осинки не родятся апельсинки.