Дневник утраченной любви - [15]

Начинается новый этап траура. Или я сам его начинаю…

В конечном итоге круиз, хоть и отягощенный тяжелой печалью, возродил меня.

* * *

Три собаки делят со мной жизнь, хотя вопрос «Кто тут главный?» до сих пор не решен.

Фуки, ее меховое величество, находит для себя трон в любом месте, а всех двуногих считает своими подданными. Свирепая и молчаливая, спокойная и высокомерная, она самым естественным образом царит и правит. Приказывает ничтоже сумняшеся, получает, что хочет, и удаляется. Эта государыня японской породы – великолепная, недоступная, высокомерная – иногда щурит глаза и улыбается нам. Недолго, потому что сразу задается вопросом: «А заслуживают ли они моего внимания?» Фуки спустилась с небес и соглашается жить среди нас, но с негодованием отшатывается, если незнакомец хвалит ее или пытается приласкать. «Разве вам не достаточно того, что я здесь?!» Расфуфыренная, лощеная, гладкая, безупречная с раннего утра, эта элегантная красавица все делает неизменно грациозно, она просто не способна на неловкие движения. Лапы у нее тонкие, осанка горделивая и слегка жеманная, как у балерины. Фуки наверняка не понимает, как это она, такая красавица, попала в заурядный мир, и лечит разочарование долгими сладостными сиестами.

Ей принадлежит ВСЕ. В Брюсселе и в деревне любая комната становится ее комнатой, где она милостиво соглашается приютить нас на ночь.

У Фуки, как у всех вельможных дам, есть тайная связь. Со мной… Я ее избранник. Она не желает, чтобы мимолетная прихоть уронила ее престиж, и потому выказывает нежное чувство только без свидетелей, когда вокруг нет ни людей, ни собак. Фуки целует меня, прикасаясь носом к щекам, потом требует, чтобы я разулся, и вылизывает ноги. Невероятно – в теле императрицы живет покорная гейша! Мне дозволяется погладить Фуки по спине и груди, почесать голову между ушами, приласкать теплый, нежный белый живот. Если наше уединение кто-нибудь нарушает, она тут же принимает аристократическую позу, изображая пресыщенное спокойствие.

Мы долго думали, что Фуки глухая – она игнорировала команды, не реагировала на зов, – но потом поняли, что ошибаемся. Наша псина – великолепная охотница, она различает самые тихие звуки, значит сознательно пропускает мимо ушей любую фразу, хоть отдаленно напоминающую приказ. Все просто.

В молодости Фуки покидала свою «резервацию» только во время течки. В Брюсселе ее кавалером стал уличный пес из нашего квартала, и она принесла шестерых щенков.

Мы оставили себе Дафну и ее брата Люсьена, домашнее имя – Люлю.

Он – вылитый сиба-ину и унаследовал роскошный экстерьер матери, а от отца взял неуемную веселость. Дафна не такая «сиба-инистая», с матерью ей красотой не сравниться, и берет она умом. Дети обожают императрицу, которая прекрасно их воспитала, и умеют быть сдержанными. Думаю, на своем собачьем языке все три мои псины обращаются друг к другу на «вы».

Они мои спутники в играх и писательстве. Каждый день я работаю в кабинете, а они спят у моих ног на подиуме. Потом мы выходим в сад и играем. По молчаливому согласию собаки взяли на себя роль спортивных наставников и водят меня на долгие лесные прогулки, доставляющие всем нам большое удовольствие.

Только Фуки не проявила сочувствия, когда я потерял маму. Если я не справляюсь с нервами и плачу, она никак не реагирует.

Я не обижаюсь. Фуки не скулит, не виляет хвостом, смотрит с недоумением и как будто спрашивает: «Ну и зачем впадать в уныние? Я же здесь. Разве это не чудесно? Что может быть лучше?»

* * *

А вдруг она права? Я должен заново научиться любить настоящее.

Ее величество моя псина дает мне уроки благоразумия.

* * *

– Траур? Продлится два года!

Эту фразу с марта месяца произносят все кому не лень, чем ужасно злят меня. О чем они говорят? Разве боль – фрукт, который, созрев, падает на землю? Почему мои переживания должны быть стандартными? Моя мать была уникальна, как и наш с ней союз.

Два года!

Я ненавижу банальные истины и не верю, что время лечит. Время – мой личный враг: оно позволило маме умереть.

* * *

Я на несколько дней переселяюсь в Лион: нам предстоит разобрать и освободить мамину квартиру.

Я поселился в отеле «Флорентийская вилла», расположенном в Фурвьере, над розовыми крышами средневекового Лиона. Он как будто парит над городом. Сижу в номере и вспоминаю детство и юность, когда мы жили в Сент-Фуа-ле-Лион, в доме, откуда открывалась такая же панорама. Я учился в лицее Сен-Жюст, занимавшем здание старинного монастыря. Он стоял чуть выше, и вид из него открывался такой же замечательный.

Глаз птицы… Я любуюсь возвышенными точками, представляющими мир как сцену театра.

* * *

Вещи, как ни странно, живут собственной жизнью и после смерти хозяина приобретают поношенный вид. Нечто тусклое вроде серой вуали сразу накрывает жилище покойного. Блеск и лоск исчезают в момент. Хрупкие вещи, безделушки, домашняя утварь признаются, что их век тоже окончен. Исчезает невинная яркость новизны.

А вот дом моей матери упадку не поддавался, дряхлость была раз и навсегда объявлена персоной нон грата. Медицина с ее тростями, костылями, ходунками, пандусами, подпорками, резиновыми утками ни разу не переступила порог ее квартиры, и она выглядит «молодой», чистой, светлой, задорной и упорядоченной. Все, что старело, мама выбрасывала, остальное находится в рабочем состоянии. Среди знакомых мне с детства стаканов, чашек и тарелок нет ни одного предмета со сколом или трещиной. В шкафах и комодах нет износившихся до самой основы полотенец, салфеток и прихваток с аккуратно заштопанными дырочками. Короче – ничего лишнего и условно годного. Тут нет завалов, требующих «раскопок», можно не откладывая устраивать распродажу.