Дневник. Том 1 - [38]

При последнем свидании я ему сказала: «Годы наши идут, мы не молодеем, ты очень будешь жалеть, что отказываешься от детей». На что он мне ответил: «Да, я очень жалею, что мне не могли купить двух шкапов, когда были деньги» (тут продавались два небольших шкапика красного дерева за 140 рублей, которые ему нравились, но были совсем нам не по средствам).

Я удивилась, как можно детей приравнивать к мебели. Поразительная мелкость чувства и мысли. Только бы Вася не унаследовал этого. Обман отца на него произвел очень сильное впечатление. Бедный ребенок, он стал страшно нежен ко мне и более внимателен к Алене, он чувствует, что он должен быть мне поддержкой. Он очень скрытен, но каково ему было разочароваться в отце. Пока мы были за границей, я никогда даже не намекала ни на что и воспитывала в них культ отца. А тут ждало его такое разочарование и такая грязь.

Будь у меня самостоятельные средства, я окончательно порвала бы с Юрием, так, чтобы дети его больше и не видали, это было бы здоровей для них, до тех пор пока он не устроил бы себе пристойной жизни или не реабилитировал себя крупным произведением. Но, если бы у меня были самостоятельные средства, Юрий бы был тише воды, ниже травы, увы.

Бедные, бедные мои дети. Аленушка ничего не знает, но и она на днях мне сказала: «Я думаю, что папа так и не соберется к нам». Бедная крошка. Как бы мне им заменить и отца и мать.

8 сентября. Были у Толстых – именины Натальи Васильевны. Первый раз я видела Алексея Николаевича пьяным, как-то осевшим. Ксения привезла ему спирта, чтобы развести, а он, кажется, пустил его в ход чуть ли <не> в неразведенном виде. После обеда он пропал, оказалось, заснул в передней, но, проспав минут десять, вернулся чай пить, сидел нахохлившись и изображая пьяного. Молодежь шумела, шутила, и вдруг Алеша, обняв Фефу[287], нежным голосом заговорил: «Как бы мне хотелось на небольшом парусном суденышке в эту самую бухту Барахту съездить!!»

А позже он мне развил свою мысль: «Слушай, Люба: мы едем в лодке, море синее, безбрежное, бочонок пресной воды пуст, есть нечего, гребцы умерли, никакой надежды на спасение. Никакой. И вдруг видим полоску, полоску земли, гребем, гребем изо всех сил и видим – бухта, маленькая, тихая бухта, маленький остров, зеленая трава, по траве ручеек, какие-то кролики, козы, спокойствие полное, нежарко, хорошо, хорошо, и мы целуем, целуем эту землю. Это и есть бухта Барахта. Это конец всего, это счастье».

Вот бы мне попасть в эту бухту Барахту – кажется, что не дотянешь, не доживешь.

Пельтенбург говорит: в Голландии не верят в русские дела.

Что будет, как будет, как я выкарабкаюсь?

Одно я знаю: я даю себе клятву, Аннибалову клятву[288], никогда, ни под каким видом не допускать возможности жизни Юрия с нами. Как я могла ему поверить! Это человек конченый, опустившийся; его присутствие самым вредным образом отражается на детях. Не должен ребенок видеть безнаказанной распущенности. Это невольно подает ему пример. А теперь Вася видит, что раз папа избирает такой странный образ жизни, то его знакомые перестают его приглашать, уж в Детском бывать он не будет. Васе урок. А если б кто знал все! И все-таки каждый раз, когда я бываю в церкви, я молюсь за Юрия, чтобы Бог спас бы его, спас от него самого, и дал ему сделать то, на что ему были отпущены силы.

Как странно мне, что я чувствую в себе какую-то большую силу, которую применить мне некуда сейчас, и жизнь заставляет меня делать все не то, что надо. Удастся ли мне хоть выполнить мой план, написать всю свою жизнь, приложив к ней все письма, наиболее интересные и характерные рисунки свои из Ларина, фотографии? Чтобы детям моим или внукам была близка и ясна моя жизнь, детство в Ларине и наши последние мучительные, фантастические годы.

9 сентября. Этого лета я не заметила благодаря болезни Алены. Внешняя же жизнь изменилась катастрофически. Я как-то была у Валентины Андреевны Щеголевой в Обуховке[289] и говорю ей: «Мы не чувствуем встречного ветра оттого, что земля вертится и мы вместе с ней, но сейчас мы совершенно ясно ощущаем этот встречный ветер несущейся истории, так быстро мы несемся куда-то вниз». – «Еще бы, уж и зады все протерли», – ответила Валентина Андреевна.

Сейчас в сентябре более или менее стабилизировалось положение в том смысле, что как все исчезло, так ничего и нет. А то все исчезало постепенно. Был сахар, еще в марте продавался в кооперативах без карточек по 1 р. 65 коп. кило, потом по 2 р. 30, затем не стало, и сейчас на рынке он 7 р. Исчезло мыло, порошок для стирки, ситец, сапоги, какие бы то ни было; разменная монета. Когда приезжаешь в город, то потрясают очереди, все улицы уставлены народом. Иностранным туристам велено объяснять, что это стоит беднейшее население, которому все раздается бесплатно.

После заседания жакта. У нас всякая частная организация, жилищно-арендное кооперативное товарищество – казалось бы, частное товарищество нас же самих, жильцов, – становится казенным делом с легким налетом ГПУ[290]. ‹…›[291]

15 сентября. Цены на частном рынке.

Мясо, телятина – 8 р. за кг.

Масло сливочное и топленое – 11 за фунт.