Дневник сломанной куклы - [29]

А он? Чувствовал он к Кате то, что сейчас испытывает к Юльке? Ну, хорошо, кто-то может сказать: там была Высокая любовь, он даже думать себе запрещал об этом. Верно, запрещал. Ну, а сейчас тогда что? Животная страсть? Но почему же ему хочется не просто схватить Юльку и тащить в койку? Ему хочется взять ее на руки, такую легонькую, целовать рыжие завитки на макушке и... просто носить по комнате, а она чтоб уткнулась лицом ему в грудь. Она такая доверчивая, преданная. Она его любит. Не "как бы", а всерьез. Он ей нужен.

- Кот! - позвал он тихо.

- Кота больше нет, - сказала Юлька, вымученно улыбнувшись.

Но Дмитрий не собирался ее слушать. Он шагнул к ней, обнял и уткнулся лицом в мягкие завитки, пахнущие полем, какой-то горьковатой травой.

- Кот, конечно, Кот, - сказал он, целуя ее волосы, глаза, все лицо, шею, плечи. - Ты - мой Кот.

Юлька затихла. За окнами гремело, но они ничего не слышали.

Уже под утро, сидя с ногами в кресле, похожая в длинной и широкой ночной рубашке больше на медвежонка, чем на кота, она спросила:

- Что будем делать?

Спросила потому, что Дмитрий только что сказал, что любит ее, окончательно понял это сегодня, вот сейчас. Никакой жизни без нее он себе просто не представляет. И дело тут не... не в том, что было этой ночью и раньше, а в ней. Она - его ребенок, "половинка", самая родная.

- Что будем делать? - сурово повторила Юлька. Ее глаза были огромными, на побледневшем лице ярко выделялись обычно незаметные веснушки.

- Будем вместе, - сказал Дмитрий.

Она упрямо затрясла головой, и кудряшки упали на лоб.

- А как же?..

- Я напишу, объясню... Катя умная, она поймет. Знаешь, сколько раз я просил ее выйти за меня замуж? Она отказывалась. Я напишу... попозже.

Юлька помолчала. Потом спросила тихим голосом:

- Она же тебе каждый день письма шлет, я ведь вижу.

- Теперь? Другое дело. Она там, далеко, чужая страна... Все, что было здесь, кажется лучше... Письма - это просто вид общения. Дружеского.

- А когда операция? - спросила Юлька.

- Я... я не знаю, скоро, наверное. Я как-то так... несколько дней уже...

- Знаю. В компьютере для тебя два послания, непрочитанных. Это свинство. Прочитай, может, и узнаешь - когда.

- И что?

- А вот что: до операции ты никаких... новостей ей сообщать не будешь, ясно? - твердо сказала Юлька. - А после... После все будет зависеть от результата. Что - "как"? Вот так: если она поправится, тогда и решишь. Вы будете на равных, понимаешь? А если нет...

- Но я по-настоящему люблю тебя, ты что, не поняла? А ей не нужен, то есть - только как друг.

- Я понимаю одно: если она на всю жизнь останется калекой, ты снова скажешь ей... сделаешь предложение. Если она его все-таки примет, ты женишься на ней. Вот и все.

- Не примет, она гордая.

- Уговоришь.

- Но я хочу быть с тобой!

- Я тоже хочу - с тобой. С моим любимым, хорошим, благородным. А с таким, который чуть не десять лет убеждал больную девчонку, что жить без нее не может, не оставит ни при каких обстоятельствах, а когда она потеряла последнюю надежду - взял да бросил... С таким? Нет, не хочу. И ты тоже не воображай, будто расстаться с ней для тебя просто. Это тебе только издали кажется.

* * *

Черта с два тут заснешь! Лег, уверенный, что отрубится мгновенно, - так намучился за день. Но стоило лечь, как сперва заколотилось сердце - в жизни такого не было, так противно, гулко: "тук-тук-тук..." Он лег на спину, стук прекратился, зато сделалось душно и муторно, несмотря на то, что окно было открыто и после дождя в комнату должен по идее вливаться влажный, прохладный воздух. К тому же хотелось сучить ногами, вертеться, вообще - двигаться, хотя несколько минут назад он мечтал только об одном - лечь. И замереть. В соседней комнате несколько раз звонил телефон, Владимир не подошел.

Вместо этого отправился на кухню, попил воды. Лучше бы водки, да где ее взять? Вернулся. Порылся в письменном столе деда и нашел столетней давности пачку "Беломора". Дед бросил курить года три назад - как отрезал, после сердечного приступа, в пачке оставалось пять папирос. Здесь же и зажигалка. Достав папиросу и прикурив, Владимир жадно затянулся. Сам он не курил никогда: валял дурака в детстве, иногда покуривал в армии - за компанию. Голова сразу закружилась, но он упрямо докурил папиросу. Стало еще гаже.

Последний телефонный звонок раздался в три часа ночи. Владимир как раз задремал, пока очухался да подошел - все же в такое время зря не звонят трубку уже повесили. Не тот номер набрали, лопухи, а потом спохватились, испугались, что поздно, и бросили.

Все-таки в пятом часу удалось задремать. Но ровно в семь начали бить часы, боя которых он раньше никогда во сне не слышал. Разбудили. Он вздрогнул, открыл глаза. И понял: сейчас все пойдет по новой: тоска, тошнота и паралич полнейшая невозможность что бы то ни было делать.

И тут позвонили в дверь. Непрерывным истерическим звонком. Кто-то давил на кнопку, не отрывая пальца, и вдобавок колотил ногами. Владимир бегом бросился в прихожую, запнулся о собственный ботинок, чуть не упал, распахнул дверь - и на шею ему кинулась ревущая Аська. Из ее бессвязного: "Вовка! Живой! Господи живой!!! Надо звонить... мать - с ума... Вовочка-а-а..." - Владимир долго не мог понять, что происходит. И только после того, как, оторвавшись от него, Аська, продолжая всхлипывать и не отвечая на вопрос "Что случилось-то?", позвонила на дачу и прокричала в трубку: "Живой он! Дома!", только после этого ему с трудом удалось усадить ее на стул - Аська продолжала цепляться за руки. На его десятое "Ну, в чем дело?" она, захлебываясь, рассказала, как вчера в последних теленовостях сообщили, что совершено покушение на Сергея Юрьева, председателя правления их банка. "Сказали - в упор расстрелян автомобиль... из автомата... в шестнадцать двадцать... на углу Орбели и... Юрьев и водитель на месте, охранник доставлен в больницу с пулевым ранением в голову, где через сорок мину-у-ут... Ой, Вовочка... Мы в банк звонили, не отвечают, и тебя... всю ночь дома не-ет..."