Дневник сломанной куклы - [30]

Умерший в больнице охранник - Стас. Вот так. Владимир не явился, и Стас погиб вместо него.

* * *

Сообщение брата Катя получила в день отъезда в Лос-Анджелес. Утром рядом с ее тарелкой - два послания. Одно от Вовки, второе от Димки. Начала с Димкиного - никаких новостей, все в порядке, погода хорошая, - да какое ей тут дело до их погоды?! - Кате он желает ни пуха, ни пера (написано латиницей: "ni pukha, ni pera"), уверен, что операция на этот раз даст нужный результат. И, разумеется, - "Love, Dima".

Формально до невозможности. Сухо - не то слово. Но с другой стороны, а как он еще может писать на работе, да еще по-английски? А вдруг... эта все проверяет, а когда писал, топталась рядом? Что ж... Катя и ответит в том же духе - спасибо на добром слове, через два часа уезжаем, буду в клинике, боюсь, переписка естественно прервется. На какое-то время... На какое же? Сказать пока не могу, думаю, около месяца. Может, больше. С наилучшими пожеланиями. Взаимное Love.

Вот так, без сантиментов - тем более, какие тут могут быть сантименты?

Письмо брата...Что они там, сговорились? Буквально списано с Димкиного: погода, нормально, "ни пуха"...

Ладно. Ладно-то ладно, а черт бы его побрал, этого Димку! Здесь ей, конечно, его очень не хватает - точно руку отрезали. Что и естественно: все же столько лет... каждый день вместе, каждая мысль общая. И привычная, железобетонная уверенность в его верной и бескорыстной любви. Безответной, да! Если иметь в виду любовь в полном смысле слова. Но вел он себя тактично и бережно. Никто, между прочим, не заставлял. А потом вдруг - все. Как говорит Вовка, "с концами"...

Видимо, тело все же сильнее духа. По крайней мере, у него. Да, наверное, и у всех. Почти. Впрочем, все это еще можно проверить. А неприязнь к той девице, которую, скорей всего, просто используют, несправедлива. Девицу надо пожалеть. У нее, Кати, духовное всегда стояло НАД, но это не дает права судить других, у которых ПОД. Тем более в ее-то ситуации.

Ночью она написала стихи:

Мы ночью говорим с моей Любовью

О к дереву привязанных домах.

Она присядет возле изголовья,

Спокойная, седая, как монах.

Любовь ушла наутро, словно странник,

Был слышен шум взлетающих ракет.

Спрoсила на пpoщанье, ктo избранник.

Нo чтo мoгла сказать я ей в oтвет?

А надo мнoй летели, как кoметы,

Сopвавшиеся с пpивязи дoма.

Любовь ушла... Не дoждалась oтвета.

Пускай теперь oтветит мне сама.*(*)

А в самом деле, кто избранник? Появится ли когда-нибудь? Вдруг не появится, и она делает жуткую глупость, отказываясь от Димкиной любви и сама толкая его к той? Впрочем, это все - после.

Мама эти стихи, разумеется, назвала бы чистым бредом. Дома какие-то, "где ты видела, чтобы дома - и на привязи?" Суровый голос реализма. Но посылать их маме и вообще кoму бы то ни было показывать Катя не собиралась.

А утром, по пути в Лос-Анджелес, на душе было как-то удивительно легко. О предстоящей операции, о доме, даже о Димке Катя больше не вспоминала. А когда вдруг невзначай вспомнила, подумала: "Все это - потом, потом, после. Сейчас я, как чукча, - что вижу, о том пою". А петь, точней, говорить и думать, а главное, смотреть, смотреть и смотреть хотелось на пейзажи, несущиеся за стеклами автомобиля, где Катя сидела впереди, рядом с Рут. Мыша устроился сзади и время от времени давал Рут полезные и грамотные советы: где съехать с шоссе, когда сбавить скорость, когда перестроиться, что, надо сказать, Рут явно раздражало. Но она каждый раз отвечала ему по-русски, почему-то с армяно-азербайджанским акцентом: "Адын машына - адын вадытел". Это, видно, была какая-то иx давняя шутка. К шоссе 101, по которому oни еxали, то вплотную справа подступал океан, то деликатно отодвигался, давая место какому-нибудь городку, то вновь был рядом, синий, ослепительный, необъятный. И очень важный. Слева тянулись холмы, желтые, обожженные солнцем прошлого лета, и среди этих холмов - один за другим коттеджи, окруженные зеленью, ресторанчики, бензозаправки. Иногда за холмами возникала гряда невысоких гор, над которыми неотступно кружили большие медленные птицы.

- Орлы, - сказал Мыша. - Символ Америки. А не пора ли нам, девочки, перекусить?

И тут же они с Рут приступили к американскому занудству: подробному обсуждению, где, когда и при каких условиях лучше всего остановиться на ланч. Это сейчас. А как спорили из-за рейса, каким лететь в Дюрам! Было бы чего спорить - Катя видела расписание, Мыша извлек его из Интернета и положил перед ней: выбирай! Самолеты десятков авиакомпаний вылетали в Дюрам из Лос-Анджелеса буквально каждые десять минут, а то и чаще. В Дюрам попадали через Чикаго и через Вашингтон, через Атланту и через Питсбург, через Сан-Луис, Миннеаполис, Даллас. И еще как-то. Катя, конечно, сказала, что ей совершенно все равно лишь бы самолет не упал, а билет не стоил запредельно дорого. Но Мыша и Рут, отмахнувшись от нее, долго совещались и выбрали наконец рейс, делающий остановку в Питсбурге. Сплошная логика: во-первых, всегда удобней, чтобы первая часть полета была длинней, а потом отдых и короткий оставшийся отрезок пути. В Питсбурге остановка почти два часа, можно размяться, посидеть в кафе. А еще там живет Аннет, редактор Мышиной очередной книги. И остановка в Питсбурге даст возможность Мыше встретиться в аэропорту с Аннет и поработать, а чтобы Катя не скучала, вместе с Аннет приедет ее сын Боб.