Дневник штурмана - [32]

Я не стала ему отвечать.

За внешним спокойствием мистера Уэнрайта читалась озабоченность и даже тревога, но он скоро покинул нас, вероятно, чтобы обдумать услышанное. То, что он разговаривал о Сергеевой с Державиным, успокоило мою совесть. Всё-таки трудно рассказывать о странностях этой женщины таким холодным людям, как оба моих монстра, но теперь я могла не волноваться: раз Державин счёл необходимым откровенно говорить с командиром, значит и мне скрывать её речи не стоит.

Ничего существенного по разработке новой теории взлётов я сегодня не сделала. Пока решение этой проблемы кажется мне недостижимо далёким.

1 февраля

Сегодня утром, проводив всех на завтрак и придавая Броське и лиане нужное положение, я вновь подумала о сильном желании командира узнать смысл слов Сергеевой, обращённых к нему лично, и заподозрила, не считает ли он, что Серафима Андреевна напророчила ему беду, а я не хочу его расстраивать. Бортинженеру она сказала, что он живой, про негритянку и испанца она прямо заявила, что они мертвы, и повторяла, что здесь вообще слишком много мертвецов. Наверное, мистер Уэнрайт полагает, что и о нём сказали, как о мёртвом. Если я права, то мне его жаль, но я не могу ему объяснить, что в её словах не было ничего о жизни и смерти, иначе мне придётся перевести, что же конкретно она произнесла. Для меня смысл её высказывания остаётся пока тёмным и грозным. Что она имела в виду, говоря, что этот человек скоро сбросит маску? Чем больше я об этом думаю, тем неуютнее мне становится. Если он носит маску, то что же представляет из себя на самом деле? Что скрывается за внешним бесстрастием?

Однако я рассуждаю так, словно и впрямь считаю Серафиму Андреевну оракулом. А что если она попросту неуравновешенная женщина, которую приближение к страшной планете совсем лишило разума? Её таинственные речи звучат внушительно, поэтому все, кто их слышал, охвачены тревогой, но вполне может быть и так, что наша тревога не имеет под собой почвы.

Мои умные рассуждения развеялись, едва меня отпустили на завтрак, потому что Сергеева собственной персоной встретилась мне неподалёку от столовой.

— Зло внутри стремится к миру зла, где оно получит силу, — сообщила она мне вместо приветствия.

Я обратила внимание на то, как она изменилась. Создавалось впечатление, что она не спит ночами, таким лихорадочным блеском горели её запавшие глаза. По-моему, она нуждалась в серьёзном лечении. Рядом с этой женщиной я испытывала непонятный страх. Она не угрожала мне, не кричала: "Ты мертва!", тыча в меня пальцем, не сердилась на меня, но мне в её присутствии было очень тревожно. Хотелось от неё куда-нибудь убежать, спрятаться, закрыться на надёжные запоры. Я уже хотела было пройти мимо, сославшись на вахту, но она вдруг схватила меня за запястье своими ледяными пальцами. Эта её манера хватать меня за руку мне очень не нравится.

— Наташа, я опять вижу книгу, — странным голосом произнесла она.

И вся она стала очень странной, словно живущей не в этом понятном мне мире космического корабля, а в каком-то ином, мире снов и грёз.

— Она раскрыта. Страницы чистые, белые, очень блестящие. Над ней кто-то склонился, какая-то фигура… Я не вижу, кто это, но это не человек…

Я почувствовала, что меня из жара бросило в озноб и затрясло. Я не понимала и сейчас не понимаю, что всё это значит, но мне стало жутко.

— Пока в этой книге нет записей, но скоро там должна появиться какая-то запись. Скоро… Я не вижу, что там написано, вижу лишь, что это чёрные строки. Жди их, Наташа.

Меня трясло. Не сознавая, что делаю, я молча и яростно вырывала у неё свою руку. Мне хотелось лишь одного: убежать от неё и её мрачных пророчеств.

— Что случилось? Вам нужна моя помощь, мисс Павлова?

Это был бортинженер, как всегда очень обыкновенный, прозаичный и даже примитивный, но какой же покой я почувствовала при его появлении! Он был незыблем, как скала, и казался мне залогом моего спасения и от этой ужасной женщины, и от её не менее ужасных речей, похожих на заклятье ведьмы.

Сергеева выпустила мою руку, посмотрела на мистера Гюнтера просветлённым взглядом и сказала, чуть усмехнувшись, по-английски:

— Хорошо, когда чувствуешь рядом жизнь, а не смерть.

Пришёл бортинженер, и она ощутила жизнь. Не означает ли это, что прежде она ощущала смерть? Разве я мертва? Неужели мне суждено умереть? А в книге с блестящими белыми страницами, которую она видела, скоро должна появиться чёрная запись. Может, она имеет в виду книгу моей жизни, этакий поэтический образ? Но ведь чёрная запись в этой книге будет означать горе или смерть. По её словам, над этой книгой кто-то склонился, какое-то существо, но это не человек. А кто? Один из тех взбунтовавшихся роботов, возомнивших себя выше людей, тех, которых уничтожили, едва почувствовали исходящую от них угрозу? Может, кое-кто из них уцелел и жизнь моя оборвётся от его механической руки?

Я почувствовала, что пора остановиться, иначе я зачислю в роботы-убийцы нашего командира, ведь Сергеева спрашивала, есть ли у него книга с блестящими белыми страницами. Кто знает, что она имела в виду, и есть ли смысл в её словах, а я сойду с ума от бесплодного умственного напряжения и идиотских подозрений.