Дневник штурмана - [25]

— У вас есть белая книга с блестящими страницами? — перебила странная женщина командира.

Мистер Уэнрайт помолчал, а потом сказал:

— Я не знаю, о какой книге вы говорите, мисс. Вряд ли она у меня есть. Прошу вас уйти.

Его серые глаза остановились на мне.

— Что вы ждёте, мисс Павлова? Ваша вахта начнётся через минуту.

Серафима Андреевна кивнула в ответ на моё приветствие, усмехнувшись своей особенной зловещей улыбкой, и сказала по-русски:

— Ты носишь маску, глупец. Скоро ты захочешь её сбросить.

Она ушла медленными, почти неслышными шагами. А у меня на душе стало очень нехорошо и тревожно. Её вчерашнее высказывание о мёртвых вновь обрело яркость и тяжестью давило мне на сердце.

— Мисс Павлова, что она сказала?

Пересушенный англичанин даже этот вопрос ухитрился задать с обычным бесстрастием. Но я-то не была мумией. Разве я могла сказать почти незнакомому человеку, что он носит маску и скоро её скинет? Это похоже на оскорбление. А если в словах сумасшедшей была хоть доля правды, то человек этот должен быть очень страшен и вряд ли благоразумно было бы ему об этом объявить.

— Она спросила, сэр, есть ли у вас белая книга с блестящими страницами, — объяснила я, подражая его манере.

— Благодарю вас, мисс, — проговорил механизм. — А что она сказала потом?

— Не знаю, сэр, я не слышала, — ответила я и поторопилась в рубку.

Не знаю, почему так повелось, но английский язык с незапамятных времён считается международным. Я нахожу, что правильнее было бы пересмотреть и отбросить традиции и объявить международным язык страны действительно передовой, как в культуре, так и в науке, то есть русский. Но раз международное мнение так разительно отличается от моего, то пусть мистер Уэнрайт и страдает от этого.

Мистер Форстер озабоченно посмотрел на часы, а потом высокомерно — на меня, потому что я опоздала на двадцать секунд. Бортинженера вновь слегка оживил ужас перед вторичным нарушением дисциплины, что сделало его немного похожим на человека.

— Мисс Павлова, вы опять…

От выговора, который собрался сделать первый штурман, меня спас командир. Этот точный механизм, следуя логике, вывел, что я опоздала из-за него и его расспросов, и сказал:

— Прошу прощения, мистер Форстер, это я задержал мисс Павлову.

Мне показалось, что лицо у первого штурмана передёрнулось, но не могу ручаться, что верно подметила его недовольство. Однако я думаю, что это естественная реакция каждого первого штурмана, когда командир отменяет разнос, который он намеревался учинить подчинённому. Но уж против слов механизма возразить было нечего, и мистеру Форстеру пришлось смириться, что он и сделал весьма ловко и даже изящно:

— В таком случае, сэр, с выговором я подожду до завтра.

Более едко не смогла бы выразиться даже я.

— Можете идти, мистер Гюнтер, — равнодушно сообщил англичанин и отвернулся к прибору.

Мне было и смешно, и досадно, и оставалось только пожалеть, что моя вахта уже началась и я не могу унести графин в столовую и придти в себя. Бортинженера высказывание мистера Форстера тоже, по-видимому, оглушило, потому что он выкатился из рубки, забыв про графин. Рассмотрев показания интересующего его прибора, командир сам вспомнил о своём обыкновении пополнять по утрам запас питьевой воды в рубке и унёс мою Броську.

Я сегодня много думала о первом штурмане. Он высокомерен со мной и бортинженером, явно очень горд, но распоряжениям мистера Уэнрайта подчиняется безропотно, даже когда они задевают его самолюбие. Ведь это же неестественно, как-то не по-человечески. Даже я, не будучи помощником командира, порой готова сразиться с англичанином, а мистер Форстер, второе лицо на корабле, способный придираться ко мне по каждому поводу, никогда не возражает и с точностью следует всем указаниям своего командира. Мне такая терпимость непонятна. Или он, как некоторые служаки, всегда угодлив с начальством и груб с подчинёнными? Если бы не этот начальственный тон, который пробивается в его разговоре со мной и бортинженером, я бы, пожалуй, даже уважала его за умение подавлять спесь, но высокомерие с нами губит его в моих глазах.

Сергеева пугает меня своими странными высказываниями. Они давят на мою психику, заставляя предчувствовать всякие ужасы, и я опасаюсь новых встреч с ней. Я даже завтракать шла неохотно, с твёрдым намерением повернуть назад в спасительную рубку, если увижу её в столовой, но её там не было, и я торопливо и бездарно, думая лишь о ней, проглотила какую-то еду и вернулась на своё рабочее место. Там, в тишине, когда я быстро проделала всё, что мне положено было сделать, меня, наконец, осенила одна очень хорошая идея по использованию свободного времени, которого у меня имелось в избытке, но в чём открыто признаваться, занимаясь вещами, далёкими от работы, в этом обществе тружеников не хотелось. Я так до сих пор и не могу понять, зачем бортинженеру постоянно обходить свои владения. Не иначе, как ему тоже стыдно в свободное время заняться чем-то посторонним. Мистер Форстер усерден не в меру, но ему приходится посвящать несколько часов сну, так же, как и командиру. И вот, мучаясь от безделья, я решила воспользоваться стечением обстоятельств и поработать над ещё одной идеей по изменению режимов скоростей, но уже не на поворотах, а на взлёте, однако благодаря использованию поворотов. На своём корабле, где я хозяйка, у меня много других занятий, мешающих научной работе, а здесь для неё идеальные условия.