Дневник Серафины - [57]

Неужели он так взволнован предстоящей свадьбой? Меня куда больше беспокоит, сумею ли я с должным изяществом присесть перед их императорскими величествами и, пятясь задом, не запутаться в шлейфе. Не так-то это просто.

Папе тоже бросилась в глаза перемена в лице барона, но он приписал ее волнению, нетерпеливому ожиданию предстоящего счастья. Он упрекает меня в холодности к жениху.

— Mais, cher pere[71],— заметила я, — ты сам понимаешь, с моей стороны ни о какой любви не может быть и речи.

— Да, но хотя бы из приличия будь к нему повнимательней…

Вместо ответа я лишь пожала плечами.

Сразу после свадебного ужина мы отправимся ночным поездом в Вену. И сегодня пришлось проверять самой, все ли Юлька уложила, что нужно.

Она ходит как в воду опущенная. Во Львове смазливая горничная моментально отбивается от рук. У Юльки одновременно три кавалера — все трое ухаживают за ней, но жениться не собираются, а она с ними любезничает напропалую и надеется окрутить одного из них. Дело неминуемо кончится слезами, и ей будет не до моего гардероба. И без того приходится ей повторять все по нескольку раз.

5 декабря

Пишу уже в Вене. Муж говорит: с представлением ко двору придется подождать до рождества или даже до Нового года.

Мы поселились в прекрасно обставленной квартире на Ринге, — она принадлежит одному венгерскому магнату, уехавшему на несколько месяцев в Пешт. Папа живет с нами.

Даже дневнику не решаюсь признаться в этом, но теперешнюю мою жизнь никак не назовешь счастливой. Правда, я с самого начала не обольщалась. Барон чрезвычайно холоден со мной и сух, никаких изъявлений чувств, никакой откровенности. Наверно, во многом от меня зависит, чтобы он переменился, стал внимательней… Зная его за человека умного и просвещенного, я не теряю надежды преуспеть в этом.

Тем по менее, не будь я фаталисткой, поведение моего мужа должно было бы внушить мне беспокойство, но я, по своему обыкновению, полагаюсь на судьбу и ничего не принимаю близко к сердцу.

Вначале, когда он добивался моей руки, он был всегда оживлен, любезен, и ничто не предвещало в нем теперешней раздражительности, даже угрюмости. Несколько раз я заставала его в кабинете за чтением каких-то бумаг, причем он был так поглощен этим занятием, что даже не заметил меня, а когда я дотронулась до его плеча, испуганно вздрогнул.

Улучив удобный момент, я спросила у него, чем он огорчен, и не скрывает ли от меня неприятностей? Он попытался успокоить меня, сказав, что это плод моего воображения. Папа завел много новых знакомых и вообще очень доволен своей жизнью. Вчера он проиграл в экарте пятьсот гульденов, и мне пришлось дать ему деньги для уплаты долга. Но он поклялся больше не играть в карты. Прямо беда мне с ним, он хуже малого ребенка!

6 декабря

Я не на шутку встревожена. Теперь нет никаких сомнений: муж от меня таится, что-то скрывает, не хочет посвящать в свои дела. Что бы это могло значить?

Я посоветовалась с папой, он объяснил состояние барона тем, что тот играет на бирже и на него так действует связанный с этим риск. И еще ему доподлинно известно: барон получил крупный подряд на строительство железных дорог, кроме того, он занимается банковскими операциями и разными коммерческими сделками.

На всякий случай я решила держать свои деньги отдельно. Вот уж не ожидала от него ничего подобного! Но зачем ему таиться от меня?..

(На этом дневник обрывается. Каким-то образом от владелицы он попал к ее подруге Юзе. Предположение наше подтверждают вложенные в него письма, написанные тем же почерком, что и дневник; они служат как бы эпилогом этой истории. Одно из них сохранилось даже в конверте с почтовым штемпелем.)

Вена, 23 декабря

Дорогая Юзя!

Вчера получила твое письмо. Оно говорит о твоей доброте, в которой, впрочем, я никогда не сомневалась. Ты спрашиваешь, чем помочь мне? Твое сочувствие, дорогая, для меня большая поддержка.

Есть люди, обреченные на невзгоды и разочарования… Не знаю, моя ли в том вина или так мне на роду написано? Но к чему рассуждать? Ах, несчастная я, несчастная!..

Послушай, как было дело. Ты знаешь, мы с папой возлагали большие надежды на переезд в Вену, рассчитывали на влиятельные связи, знатные знакомства…

Барон еще накануне свадьбы был хмур, рассеян, словно его что-то угнетало. Меня это сердило. После свадьбы он тоже не изменился, хотя старался быть со мной нежным, но ласки его были неискренни, притворны. Он часто задумывался, хмурился, и я не раз заставала его в кабинете за чтением каких-то бумаг. Это занятие настолько его поглощало, что он забывал обо всем на свете и приходил в себя, только когда, бывало, дотронешься до его плеча. Папа говорил мне, что у него концессии на постройку железной дороги, крупные подряды, он ворочает миллионами и у деловых людей всегда, мол, забот полно. Но его объяснение меня не успокоило. Представление ко двору откладывалось уже до Нового года. Знатные знакомые, которыми он так кичился, почему-то не посещали нас. Барон ссылался на то, что сейчас не подходящее время, или находил другую отговорку, но при этом наказывал быть готовой к приему гостей.

Папа завел множество знакомств и все вечера напролет играл в карты. Я не предвидела катастрофы. Но на всякий случай приняла меры предосторожности, опасаясь, как бы коммерческие махинации или игра на бирже не поглотили и мое состояние…