Дневник Серафины - [40]

Оставшись наедине со мной, он сразу же заговорил о моем замужестве..

— Вот видишь, чем это кончилось, — сказал он. — К чему привели ее советы и прожекты. Я не собираюсь восстанавливать тебя против матери, но истины ради должен сказать: ума и такта ей недоставало всегда. А с идиотом этим следует расстаться, — тут двух мнений быть не может! Поедешь во Львов и поселишься со мной. Я выдам тебя за генерала: он еще не женился. Сулимов заложен, на дядюшкину помощь тоже особенно рассчитывать не приходится, — разве что с голоду умереть вам не даст. Будете влачить жалкое существование… обнищаете, захиреете совсем. Я благодаря своим связям устрою твою судьбу наилучшим образом. Ты еще молодая, — только вот былая красота твоя поблекла: видно, жизнь с этим дьяволом дорого тебе обошлась. Генерал часто вспоминает тебя.

— Ах, дорогой папа, я еще от одного ярма не освободилась, а вы уже норовите надеть на меня новое! — вырвалось у меня. — Мне ненавистна брачная жизнь. Я хочу отдохнуть, забыться…

— Вот приедешь ко мне, и все образуется. Дела мои несколько поправились. Я живу открыто, у меня собирается избранное мужское общество. Ты рассеешься и думать забудешь о своих огорчениях. Кроме того, ты можешь быть мне полезна, а я, в свою очередь, позабочусь, о твоей будущем, если ты будешь слушаться меня.

— Маму нельзя оставить одну…

— Ей нужен покой, и деревня для нее сейчас самое подходящее место.

Про дядюшку я умолчала.

— Я ни на чем не настаиваю, — продолжал он, — приезжай, осмотрись и, если понравится, оставайся. Я гарантирую тебе полную свободу, избранное общество… любезных кавалеров…

После завтрака папа уехал, так и не повидавшись с мамой. Она тотчас же призвала меня к себе и молча выслушала мой отчет о разговоре с отцом.

Узнав о смерти барона, приехала и тетя. Они столкнулись с папой на крыльце, но даже не раскланялись, — вот до чего не любят друг друга!

— Что с тобой сталось! — обнимая меня, воскликнула она и расплакалась. — Бедная мама… Какое горе постигло ее!

Вместе с ней направились мы к маме: после смерти барона она не покидает свою комнату, неподвижно, точно неживая, сидя в кресле. При виде сестры она разрыдалась, потом истерически захохотала, и нам с трудом удалось привести ее в чувство.

— Видишь, до чего я дожила… — сказала она ослабевшим голосом. — Серафина не желает возвращаться к мужу… Барон умер, не оставив завещания. Лишения, нужда — то, чего я больше всего боялась, — страшными призраками встают передо мной. Именно теперь, когда я состарилась и особенно нуждаюсь в покое и достатке. О, жестокая судьба!..

Обе они плакали, и я оставила их вдвоем, не желая мешать. Кроме того, я чувствовала: мое присутствие стесняет маму, — ей не терпелось пожаловаться на меня тете. По ее мнению, во всем виновата я сама, не сумев воспользоваться полученными благодаря ее стараниям благами.

Полдня провела я в размышлениях о своей судьбе. Под вечер явилась Пильская и от маминого имени велела мне принять агронома, который приехал по делу. Я вышла к нему в гостиную, не озаботясь своим туалетом. Он стоял в задумчивости, опершись на столик.

— Мне весьма неприятно, — поздоровавшись, сказал он, — обращаться к вам с просьбой, когда у вас такое горе. Но дело в том, что родственники барона, унаследовавшие его имение и все имущество, относятся ко мне с предубеждением. Они потребовали от меня полного отчета по делам имения, от чего я не намерен уклоняться, поскольку это моя обязанность, но мне бы не хотелось жить у них из милости в продолжение этого времени. Вот я и приехал спросить, не найдется ли у вас для меня комнатенка где-нибудь во флигеле. Отсюда близко до имения барона, куда мне ежедневно придется наезжать. Мне нужен лишь кров, и притом ненадолго.

— О чем вы говорите? — сказала я, приблизясь к нему. — Даже не спрашивая разрешения у мамы, прошу вас, располагайтесь как дома. Я однажды уже призналась в дружеских чувствах к вам, так вот, они не изменились. А теперь, когда я так одинока и несчастна, мне особенно нужно ободрение, участливое слово…

Он посмотрел на меня проникновенным взглядом. Глаза наши встретились, и мной овладело неиспытанное доселе — удивительное и непостижимое — чувство, будто наши родственные души навечно соединены свыше. Больше мы не сказали друг другу ни слова.

Я позвонила и распорядилась приготовить для него комнаты. Опалинский тотчас вышел, боясь показаться навязчивым. Мама не возражала, когда я изложила ей просьбу агронома.

Когда мы остались втроем, она, понизив голос, сказала, обращаясь не то ко мне, не то к тете:

— Я давно заметила, что Серафина неравнодушна к Опалинскому. Меня это нисколько не удивляет, и я не порицаю ее, — он действительно очень мил. Но, если он поселится у нас, могут возникнуть сплетни, и я боюсь, как бы они не дошли до Гербуртова.

— Дорогая мама! — вырвалось у меня. — Я питаю к нему лишь дружеские чувства, и его благородство оградит меня от подозрений.

— Ну, ладно, — отвечала мама. — Не стоит говорить об этом. Поступай как знаешь. Но смотри, будь осторожна. Вы влюблены друг в друга — это ясно, и от сестры у меня нет секретов. Какие это может иметь последствия, предвидеть нетрудно. Кто из нас не давал зарока одолеть любовь и, тем не менее, оказывался ее жертвой. Умоляю тебя, будь осторожна. Сулимов, считай, нам уже не принадлежит, а иных источников дохода у нас нет. Поэтому упускать Оскара нельзя… сделай это ради меня… У Опалинского нет состояния, любовь к нему погубит тебя.