Дневник секретаря Льва Толстого - [94]

Передавая мне последнее письмо Пилецкого, Л.Н. сказал:

– Благодарит вас и опять отстаивает свое. Он резонер. По-моему, не стоит отвечать.

Другой корреспондент спрашивал, как перейти в какое-либо другое вероисповедание, чтобы избавиться от преследований православных священников, с которыми он поссорился и которых всячески обругал. Отвечая этому лицу, что переходить в другое вероисповедание не нужно, так как формальная принадлежность к тому или другому вероисповеданию не имеет значения, а лучшее средство избавиться от недоброжелательства других – это самому не иметь к ним недоброжелательства, я в конце письма советовал, для примирения с православными священниками, смирившись, пойти к ним и попросить прощения за свои жестокие и грубые слова (сволочь, христопродавцы, иуды и пр.).

Л.Н. не согласился с последним советом:

– Он подумает, что вы многого от него требуете. Напишите в том смысле, что он не может жаловаться на недоброжелательство священников, так как сам в нем виноват, потому что сам вызвал его.

Ездили верхом. До сих пор стояло ненастье. Сегодня выглянуло солнце. Чувствуется приближение осени, или лучше – конец лета. Видишь уже пожелтевшие листья.

Прогулка была знаменательна тем, что переехали несколько трудных рвов и канав. В одном месте слезли с лошадей, и я не без риска перевел их одну за другой через канаву с почти отвесными стенками; помог перейти через нее также и Л.Н.

В другой раз он говорит, свертывая на глухую тропинку в неровной местности:

– Я совершаю отчаянный поступок.

– Почему?

– Должно быть, дальше нехорошо будет…

– Тогда лучше не ездить.

– Нет, надо попробовать!

Едем. Один за другим крутые спуски – ступенями всё ниже и ниже.

– Да, пока что действительно отчаянно, – говорю я.

– Пока хорошо, – отвечает Л.Н.

– А вы припоминаете эту тропинку?

– Совсем не знаю.

Выбрались, однако, благополучно.

Подъезжаем к Ясной. Стадо на лугу. Подходит мальчишка-пастух, без шапки:

– Ваше сиятельство, дозвольте на вашем лугу стадо пасти.

А стадо уже на «барском» лугу.

– Это не мой луг, я не хозяин, – отвечает Л.Н. и едет дальше.

10 августа

Третьего дня были у Л.Н., а вчера пришли к нам в Телятинки двое молодых людей, только что окончивших реальное училище и сдавших дополнительные экзамены для поступления в университет. Оба – облеченные уже в студенческие фуражки. Они уважают и любят Толстого как художника. Пришли в Ясную Поляну видеть его и… только. Как они рассказывали, Л.Н. сказал им, что всегда бывает очень рад беседовать с молодыми людьми, но только тогда, когда они задают ему какие-нибудь вопросы и вообще хотят серьезно о чем-нибудь поговорить. Затем они отправились к Черткову, чтобы получить «более подробные сведения о жизни Льва Николаевича». Ничего из последних писаний его не читали, но заявили, что главные вопросы жизни уже разрешены ими. Обоим по семнадцати лет.

Владимир Григорьевич долго и хорошо говорил с ними в присутствии нашей молодежи, но только не о подробностях жизни Л.Н., а об образовании, смысле жизни и религии. Студенты остались по его предложению, ночевать в Телятинках, так как явились они туда вечером, проведши день в прогулке по окрестностям. Одним словом, они, как выразился Владимир Григорьевич, «делали экскурсию около Толстого». Но оба такие беспомощные, искренние и молодые…

О беседе с ними Черткова и о том, что и на сегодня они остались в Телятинках, я передал Л.Н.

– Ах, вот как? Я очень рад, очень рад, – сказал он.

Когда Л.Н. уже лег отдыхать после верховой прогулки, пришел солдат… Сегодня около деревни остановились бивуаком два батальона солдат, разбив в поле, как раз перед въездом в усадьбу Толстых, палатки. Офицеры поместились в избах. По приходе начальник отряда собрал взводных, унтер-офицеров и приказал им следить, чтобы никто из солдат не смел ходить к Толстому. «Это враг правительства и православия». И вот еврей двадцати одного года, киевлянин Исаак Винарский, взял два котелка и, отправившись будто бы только за водой, задами пробрался к дому Л.Н. Взводному он сказал, что пусть его арестовывают, а он все-таки «сходит к Толстому». Как я и сказал, Л.Н., к сожалению, не мог к нему выйти. Я поговорил с ним.

– Специально для Льва Николаевича десять суток отсижу под арестом! – со счастливой улыбкой говорил солдатик, очень горячий человек.

Он грамотный. Жаловался на то, что очень огрубел за время службы, читать нечего; говорил, что ни одного солдата нет, который бы служил охотно; рассказывал о случае самоубийства солдата, не вынесшего тяжести службы.

– Хоть дом Льва Николаевича увидал, – говорил он.

Пользуясь тем, что никого не было, я провел солдата внутрь дома и показал ему зал, потом подарил открытку с портретом Л.Н., которую он запрятал за голенище сапога. И ушел он очень счастливый, захватив для взводного, отпустившего его к Толстому, в благодарность два яблока из толстовского сада.

11 августа

Мать Черткова Елизавета Ивановна хотела подарить в яснополянскую библиотеку книжки, излагающие евангелическое вероисповедание, но прежде поручила мне спросить Толстого, не будет ли он что-либо иметь против этого.

– Очень рад, очень рад, – сказал мне Л.Н. и добавил, – пусть читают!